Матрос с Гибралтара

— Вот во время войны,— продолжил я,— вот когда я был счастлив. Я был в телеграфной роте. Научился лазать по столбам, это дело опасное, того и гляди током дернет или свалишься, но все равно я был счастлив. По выходным не мог остановиться, лазал по деревьям.

Мы оба засмеялись.

— Однажды нам пришлось срочно сматываться, а я как раз был на самой верхушке телеграфного столба, привязанный. Все ушли без меня, но не в ту сторону, куда надо. Спустился — кругом ни души. Ну я и пошел один, зато туда, куда надо. Мне повезло.

Он от души рассмеялся.

— Да, война есть война, но бывает и на войне тоже весело. А потом,— немного помолчав, спросил он,— во время Сопротивления?

— Был в Виши, вместе с министерством.

Он молчал, будто это требовало дополнительных пояснений.

— Делал фальшивые акты гражданского состояния для евреев, которые скрывались от фашистов, в основном, сам понимаешь, это были свидетельства о смерти.

— Ну да, понятное дело… И что, тебе ни разу не надоело?

— Нет, ни разу. Правда, после войны за то, что я три года пробыл в Виши, меня понизили в должности.

— И эти твои евреи, ты что, так никогда и не узнал, помогли им твои бумаги?

— Да я вообще ни одного из них и в глаза-то не видел,— со смехом признался я.

— Ну и дела… И что, так и живешь?

Он снова покосился в мою сторону. Будто заподозрил, уж не вру ли я ненароком.

— По правде сказать, не так уж я и искал. Пусть меня и понизили в должности, я ведь все равно остался в том же Отделе актов гражданского состояния, так что…

— Да нет, быть того не может,— снова повторил он.

Он явно мне не верил.

— Правда-правда,— заверил я его, потом улыбнулся,— ну, скажи, какой мне смысл тебе врать?

— Да нет, я верю,— сдался он наконец.

Я рассмеялся.

— Вообще-то я часто вру. Но не сегодня. Случаются и у меня такие дни.

— А кто не врет, все врут,— немного замявшись, заметил он.

— Я вру всем подряд — ей, своим начальникам. Привык у себя на службе, потому что часто опаздываю. Не могу же я им сказать, что меня тошнит от этой работы, вот и придумал, будто у меня больная печень.

Он рассмеялся, но не очень искренне.

— Ну, это,— возразил он,— разве это вранье…

— Надо же иногда о чем-то поговорить, без этого нельзя, о чем-то говорить все равно надо. Так вот, печень — это моя излюбленная тема, можно сказать, мой конек, о ней я говорю лучше всего, и дня не проходит, чтобы я не описывал, какие злые шутки она со мной играет. У нас в министерстве вместо того чтобы поздороваться, меня спрашивают: «Ну, как там твоя печенка?»

— А она-то что, и она тоже верит?

— Понятия не имею, она никогда со мной об этом не говорила.

Он слегка задумался.

— Ну, а политикой, хоть политикой-то ты занимаешься?

— Занимался, когда учился.

— А теперь совсем забросил?

— Потом она стала занимать меня все меньше и меньше. А теперь мне и вовсе плевать.

— А коммунистом ты был?

— Было дело.

Он замолк. Надолго.

— Я слишком рано начал,— пояснил я,— потом просто устал…

— Вот это я очень даже понимаю,— тихо заметил он.

Потом снова замолк, так же надолго, и вдруг проговорил:

— Нет, правда, съездил бы ты на выходные в Рокку.

Служба гражданского состояния завладела всей моей жизнью, и три дня в Рокке, что могли они значить в сравнении с этим несчастьем? Но все равно я понял, что он хотел сказать: иногда жизнь бывает совсем невыносимой, и он хорошо это знает, а потому время от времени надо ездить в Рокку, убедиться, что жизнь может быть и приятной.

— А правда, почему бы и нет,— согласился я.

— Сам не знаю, почему, но вот я, к примеру, очень люблю Рокку,— признался он.

Мы въехали в Эмполи.

— Тут,— пояснил он,— делают стекло.

Я заметил, что город кажется мне очень красивым. Он ничего не ответил, видно, думал о чем-то другом, скорее всего, обо мне. После Эмполи стало еще прохладней. Мы покинули Арно, но какая разница. Мне все равно было хорошо. Я не потерял времени даром. Он смотрит на меня, он меня слушает, сразу видно, я заслуживаю ничуть не меньше, а может, и больше других, чтобы проехать рядом со мной от Пизы до Флоренции. Я пытался выгородить самого себя. Оказывается, я вполне мог бы быть кому-то неплохим приятелем. У меня не было привычки чувствовать себя довольным. И когда мне выпадало такое, это совершенно лишало меня сил, и потом приходилось целую неделю приходить в себя. Всякие там неудачи стоили мне куда дешевле.

— А правда, съезди-ка ты в Рокку,— снова повторил он,— сам увидишь.

— У меня еще десять дней отпуска,— ответил я.— Почему бы и нет…

Грузовичок несся теперь с такой скоростью, на какую только был способен,— шестьдесят в час. Жара совсем спала, во всяком случае, для нас, мы ведь ехали не под брезентной крышей. К тому же с наступлением вечера поднялся свежий ветерок, судя по всему, он пришел из тех краев, где уже разразилась гроза, от него пахло водою.

Мы по-прежнему разговаривали — о нем, о работе, о зарплате, о его жизни, о жизни вообще. Пытались выяснить, что делает мужчину счастливым — работа, или любовь, или все прочее.

— Ты вот говорил, у тебя нет друзей,— заметил он,— что-то я никак не пойму. Всегда должны быть приятели, ведь без этого нельзя, разве не так?