Матросская революция

А вот мнение одного из самых серьезных авторитетов в данном вопросе, доктора исторических наук, капитана 1 -го ранга М.А. Елизарова: «Со временем все значимые детали истории офицерских жертв, в том числе их неслучайности, проявлялись. Историки сегодня в поисках причин самосудов находят логику, хотя и “палаческую”, и какой-то определяющий социально-психологический фактор. Чаще других обращается внимание на “факт скученной изолированности людей, привыкших к просторам и сдерживающему давлению знакомого социального окружения. Матросы, томившиеся в бездействии в железных коробках, жестоко мстили именно определенного типа командирам”. Однако если в современных публикациях “антимонархическая” и “шпионско-провокаторская” версии почти исчезли, то в целом имеется тенденция на основании фактов самосудов февральско-мартовских дней высказать “главное убеждение... в том, что сущностью настроения революционных матросов февраля — октября 1917 года были не социал-демократические, а люмпен-пролетарские настроения”, или же объяснить их как “важнейший показатель психопатологического вырождения революции” и преступно-уголовной сущности толпы. Представляется также не совсем верным искать главные причины самосудов в низкой политической и общей культуре матросов. Более правомерной выглядит главная причина убийств офицеров, как носителей “другой правды”. Но это в том случае, если сущностью “другой правды” признавать нежелание офицерами радикально менять порядки на флоте. С тенденцией изображения матросов в февральско-мартовских событиях как психопатологической и уголовной толпы согласиться нельзя. Да, в них проявился типичный стихийный механизм толпы. Однако бессознательное в самосудах не следует считать преобладающим явлением. Даже толпа может быть структурированной и одухотворенной общей идеей. Кроме того, вопрос с сознательностью на флоте стоял принципиально. Можно предположить, что значительная часть матросов, принципиально не теряла контроля над собой. Ф.Ф. Раскольников отмечал, что во время самосудов “никем не руководимое движение с поразительной меткостью наносило свои удары”. В этой оценке содержится преувеличение, которое могло быть результатом постреволюционной “аберрации зрения”. Однако мысль о том, что у матросов, по крайней мере, был какой-то минимум целенаправленности и осознанных представлений о правоте своих действий, верна.

Более объективной представляется точка зрения офицеров старого флота, оставшихся впоследствии служить в Красном флоте. Так, артиллерийский офицер линейного корабля “Полтава” Т.Н. Четверухин, свидетельствуя, что накануне самосудов офицеры сознавали, что дело не в конкретных личностях, а «все мы для них неугодные», отмечал, что, хотя «действительно было убито много реакционных офицеров, которые своим отношением к подчиненным заслужили справедливую ненависть матросов». Однако дело было «не совсем так», как говорится в современной литературе о «расправе революционных матросов с ненавистными им реакционерами-монархистами». Он перечислил убийства, имевшие разные причины: по политическим соображениям, чтобы избавить флот от лиц, способных отрицательно повлиять на ход восстания; для сведения личных счетов; против офицеров — сторонников “палочной дисциплины” или имеющих немецкие фамилии. Особенно «не вписывается» в объяснение причин самосудов в период Февральской революции основная версия всей послефевральской литературы о борьбе с “реакционерами-монархистами”. Матросы не были непримиримы к монархии. Для них главным являлось изменение существовавшего порядка вещей. Ход Февральской революции на флоте это подтвердил. Особенностью самосудов было то, что их главная нацеленность как раз не была направлена против офицеров, известных своей приближенностью к монархии. Так, морской министр И.К. Григорович остался единственным не арестованным царским министром. Никто не только ни пострадал в Морском штабе при царской Ставке, но в связи с революцией его меньше других затронули кадровые изменения».

Февральско-мартовские самосуды 1917 года в Кронштадте и Гельсингфорсе относятся к числу тех достаточно редких исторических событий, когда трагичность происшедшего абсолютно ясна, но поиск виновников вначале был оставлен «на потом», а спустя время и вовсе предан забвению. О таких трагических событиях говорить, как правило, не принято, хотя они оставляют глубокий след в массовом сознании целых поколений. Увы, но в отношении жертв матросских самосудов марта 1917 года несправедливость была двойной: вначале собственно гибель, а затем и фальсификация памяти жертв. Капитан 1-го ранга ГК. Граф по этому поводу справедливо заметил: «Эти убийства были ужасны, но еще ужаснее то, что они никем не были осуждены».