Матросский линч

– Очинно даже довольны… Старший офицер два раза жаркова накладывал… Скусное, говорит… А дохтур пирожки хвалил… С десяток их слопал Карла Карлыч!

Уютно примостившись у трубы и упираясь босыми ногами в плинтус машинного люка, пожилой рябоватый матрос с серьгой в ухе, с сосредоточенным, строгим видом, облаживал новый парусинный башмак, напевая себе под нос приятным голосом какой-то однообразный, заунывный мотив без слов. По временам он оставлял работу и, оглядывая со всех сторон здоровенный башмак, любовался им с чувством удовлетворения, выражавшимся тихой улыбкой в чертах его загорелого, энергического лица. Затем лицо его снова принимало обычное выражение строгого спокойствия человека, видавшего виды, и он принимался работать и подпевать, ухищряясь искусно строчить, несмотря на качку. Это – Василий Федосеич Федосеев, исправный баковый матрос, пошедший третий раз в «дальнюю», влиятельный среди команды. В знак уважения его все зовут Федосеичем, хоть он и не унтер.

Рядом с ним, лежа навзничь с раскинувшимися по бокам руками, сладко храпел молодой черноволосый плотный матрос Аксенов, из рекрут, первый раз попавший в море. Он был из одной деревни с Федосеичем и в качестве земляка пользовался покровительством бывшего односельца, не забывшего еще деревни и любившего поговорить о ней с молодым матросиком.

Громко всхрапнув, Аксенов вдруг проснулся. Его румяное, здоровое курносое лицо, блестевшее масленым налетом, улыбалось еще блаженной сонной улыбкой, которая бывает у людей после приятных сновидений. Он потянулся, сладко позевывая и щуря свои большие тюленьи глаза, и, повернув голову, стал смотреть, как Федосеич работает.

– А важные башмаки будут, – промолвил наконец он.

– Чего не спишь? Спи себе, знай, Ефимка! Еще не свистали вставать. Ночью на вахте не разоспишься… Лучше загодя отоспись! – ласковым тоном проговорил Федосеич, не отрываясь от работы.

– Будет… важно выспался… Однако покачивает, – заметил он, присаживаясь.

– Есть-таки маленько… Это кто тебя так, Ефимка? – вдруг спросил Федосеич, увидав под глазом у своего земляка свежий подтек.

– Известно, кто… Все он, черт лупоглазый… боцман!

– Однако здорово он тебя, братец ты мой, звезданул! Ишь ты… Чуть-чуть не потрафь, в самый бы глаз! – продолжал Федосеич, внимательно оглядывая синяк. – За что он тебя?

– Вовсе зря… право, зря! – оживленно заговорил Ефимка, припоминая недавнюю обиду. – Небось знаешь, как он с нашим братом… вовсе обижает… Даром, что приказано народ не бить и господа не дерутся, а он…

– Ты не мели пустова, Ефимка! – строго остановил его Федосеич… – Иным разом, если за дело, нельзя и не съездить… Такая уж его должность… Ты толком-то сказывай: за что?

– Как есть задарма, Федосеич… Просто ни за что. Парус даве, значит, убирали… Ему и покажись, что долго… Он и пошел чесать морды… А я вовсе и не касался паруса-то… Так по путе, значит, меня свистнул… С сердцов…

– Не врешь, Ефимка?

– Чего врать-то… Хучь у ребят спроси… Все видели.

Федосеич помолчал, потом тихо покачал головой и раздумчиво промолвил:

– Куражится Нилыч… Не слушает, что ему люди говорят…

– Совсем озверел нонче… Вечор тоже вот меня огрел по спине, а Левонтьева в морду съездил! – жаловался Ефимка.

Старший офицер, проходивший из подшкиперской каюты в кают-компанию, показался в это время из-за трубы. Он слышал жалобы молодого матроса и, подойдя к нему, спросил, показывая пальцем на глаз:

– Это что у тебя, Аксенов?

Матрос мигом вскочил и застенчиво отвечал:

– Зашибся, ваше благородие!

– Гм… Зашибся?.. – промолвил с улыбкой старший офицер и, не расспрашивая более, пошел прочь.

– Уж этот Щукин! – прошептал он, входя в кают-компанию.

– Это ты правильно, Ефимка! Ай да молодец! Из тебя настоящий матрос выйдет! – одобрял Федосеич. – Что дрязгу-то заводить да кляузничать… Это последнее дело… Мы лучше Нилыча сами проучим, по-матросски! – значительно проговорил Федосеич, понижая голос.

– Боцмана?! Да как его проучишь… боцмана-то? – изумился молодой матрос.

– Уж это не твоя забота, как их учат!.. А ну-кась, примерь, Ефимка! – продолжал Федосеич, передавая Аксенову башмак.

Ефимка обулся, прошел несколько шагов и, возвращая башмак, весело проговорил:

– В самый раз, Федосеич!.. И ноге в нем вольно…

– А главное, как сшито… Ты это погляди, Ефимка!

Ефимка поглядел и нашел, что важно сшито.

– Износу им не будет… Строчка двойная, и на подметке хороший товар. Ужо в Гонконт придем, пустят на берег – оденешь… Да смотри, Ефимка, насчет того, что мы о боцмане говорили, никому не болтай! – внушительно прибавил Федосеич, снова принимаясь за работу.

В тот же вечер Федосеич о чем-то таинственно совещался с несколькими старыми матросами.

III