Матросы

Буран заметно усиливался. По степи неслись растерзанные бурьяны и поднятый яростной низовкой слежалый снег с сугробистых заструг. Как в Сечевой степи на Кубани. Ветру полная воля; лесных посадок нет, плоско, как в калмыцкой полупустыне. В одиночестве над черной баранкой руля можно сполна отдаться своим думам. Сладким представлялся Петру родной дом, теплый, добротный, под шестифунтовым железом, крытым стойким суриком. Рубль и тот к месту. В станице морской бушлат имеет крупное значение, звание старшины окружено уважением и почетом. Маруся! Поглядела бы на нее эта черкашинская любовница, от зависти еще больше пожелтела бы. Щечки у Маруси как яблочки, ресницы будто бабочки, фигурка ладная, мурашки бегут по спине при одном воспоминании. В колхозе старшину сажают в президиум, а тут это слово звучит как что-то низкое. На корабле другое дело, там старшина, матрос — сила, главное звено, «двигатель». А на сухопутье, да еще в лакейской сущности, на дрянном легковике — ноль без палочки. На грузовой шофер — представитель многочисленного рабочего класса, на легковой — официант с салфеткой. Особенно когда попадешь в услужение офицерской любовнице. Послала в эдакую вьюгу за каким-то пожилым человеком с воротником камчатского бобра. Что это за зверь, бобер с полуострова Камчатка? Пришлось кивнуть — узнаю, мол, раз уж не имеется у пассажира более выразительных примет. В общем, Петя Архипенко, поскорее завершай свой последний рейс с живым грузом и возвращайся к настоящему делу, на самосвал. На нем куется гордость и сознание своего человеческого достоинства, а тут что? Ищи камчатского бобра…

На поверку задача оказалась не такой уж трудной. Бобер сам пошел на охотника. Действительно, с поезда, опоздавшего на два часа сорок минут, сошел пожилой человек с неласковыми глазами и прямой походкой, в пальто с пышным воротником, похожим на мех цигейки. Руки не подал, буркнул свое имя и отчество и, не поблагодарив озябшего водителя, забрался на заднее сиденье. Рядом с собой он поставил чемодан и кожаную сумку.

Поехали в Саки. Ветер усилился до штормового. Кое-где свалились телефонные столбы, завивалась и распевала порванная проволока. Человек, сидевший сзади, будто умер. Петр не любил угрюмых людей, считал их подозрительными. Честному язык не страшен.

В городе ни души. Гудело и тарахтело железо: где-то ветром срывало крышу. Даже доски заборов скрипели. На пронзительный сигнал машины вышел во двор сам капитан первого ранга. Резко захлопнулась дверь. Черкашин подошел к машине, наклонился, помог достать чемодан и повел гостя в дом. Почему-то они не поздоровались.

— Какие будут дальнейшие указания? — спросил Петр, приоткрывая тугую, на пружине, наружную дверь.

Черкашин будто впервые его заметил, остановился, пропуская гостя, и спросил, до крика повысив голос:

— Кто тебе разрешил раскатывать туда-сюда?

У Архипенко был достаточный опыт общения с разным начальством, и он сразу же уяснил, что таким тоном говорят только бессильные. Любые оправдания здесь будут отнесены в разряд пререканий. Самое лучшее — на время поглупеть.

— Виноват, товарищ капитан первого ранга! — рука в шерстяной варежке взлетела к барашковому треуху.

— Как ты смел, черт тебя… — Черкашин понял свою оплошность и сразу обмяк. — Иди, отдыхай. Привез — и хорошо. Понадобилось срочно съездить в санаторий, а ты… Другой раз докладывай.

— Есть, другой раз докладывать!

Приезжий стоял спиной к печке и, склонив лысую голову, с полузакрытыми глазами слушал Ирину. При появлении Черкашина Ирина умолкла, а гость, видимо обладавший недюжинной выдержкой, сделал несколько шагов к Черкашину и, не сгибая спины, протянул ему руку:

— Я давно не видел дочь, Павел Григорьевич. Веселков. Григорий Олегович.

Буран порвал провода, электричество не горело. При свете керосиновой лампы Веселков пытливо всматривался в Черкашина сквозь стекла очков, неприятно увеличивавших его глаза.

— Вы не должны бранить ее за эту невинную проделку, — продолжал он, — мне очень хотелось увидеть Ирину. А вы знаете, въезд в Севастополь связан с известными формальностями…

— Не хватало еще, чтобы меня в чем-нибудь подозревали, — сказала Ирина.

Первая встреча с отцом Ирины не предвещала в дальнейшем ничего хорошего. Как держаться с ним? Можно ли выбросить из памяти ялтинскую ночь или мерзкую сделку в гостинице столицы с браслетом инков? Тогда он толком и не рассмотрел старика. Этот человек мог теперь предъявить к нему известные права. Глухо стучало сердце, ломило поясницу, боль отдавалась в левой икре. Но разве сейчас до «чекушек» и «кочерыжек» Савелия Самсоновича! Ирина и ее отец нетерпеливо ждали, что Черкашин скажет. Ему не отделаться междометиями.

Выручила хозяйка, позвавшая его из-за дверей. После выговора она демонстративно в комнату не входила.

Оказывается, Черкашина ждал водитель, этот молодой упрямый старшина, безнадежно развращенный панибратским обращением своего бывшего командира, пресловутого Ступнина.