Татьяна ПОЛЯКОВА

МАВР СДЕЛАЛ СВОЕ ДЕЛО

* * *

Мужчине на вид было около сорока. Дорогой костюм, галстук с золотой булавкой. Он рывком ослабил узел галстука, страдальчески морщась. Интеллигентное лицо с аккуратной бородкой, тонким носом и темными гипнотическими глазами сейчас вряд ли можно было назвать приятным. Он нервно шевелил губами, точно произнося бесконечный внутренний монолог. Впрочем, так оно и было. С той самой минуты, как он узнал об убийстве, он не мог успокоиться. А успокоиться было необходимо, чтобы принять решение. Очень важное. Настолько важное, что от него зависит его дальнейшая жизнь.

Именно жизнь, а не карьера и благополучие, как он думал вначале, потому что теперь он вдруг осознал, что карьера для него и есть жизнь. И сейчас, когда он в трех шагах от вожделенной цели…

— Сволочь, — прошептал он, скорее с болью, чем со злостью, сам не зная, кому адресует это обвинение. Наверное, всем, кто посмел встать между ним и его мечтой. — Я никому не позволю, — вновь прошептал он и отчаянно покачал головой, мрачно усмехнувшись. — Не позволю…

Легко сказать, когда все, весь мир против… Ему вдруг сделалось так жаль себя, своих усилий, своих мук, что он едва не заплакал горькими детскими слезами.

— Нет, нет, нет. Надо взять себя в руки. Выход есть. Надо успокоиться, и тогда решение непременно придет.

Он схватил карандаш и принялся катать его по столу, но движения становились все более нервными, резкими. Они не приносили успокоения. В конце концов он сломал карандаш и швырнул на ковер.

Ковер ему подарили на тридцатипятилетие друзья. Ручная работа, шелк. Стоит сумасшедших денег. Его вновь пронзила мысль, принесшая острую боль: а если действительно придется расстаться со всем этим? С привычным комфортом, который стоит больших денег, с уверенностью, дарованной немалой властью.

— Я никому не позволю, — задыхаясь, прохрипел он, а внутренний голос меж тем насмешливо шептал: «Это все эмоции, а надо найти решение». «Взять и напиться до бесчувствия, — трусливо подумал он. — А что? Говорят, утро вечера мудренее».

Он поднялся, пересек кабинет, открыл дверцу бара, налил большую порцию коньяка и даже сделал глоток. Но вкуса не почувствовал. Растерянность, страх лишали всего, даже вкусовых ощущений.

— Это невыносимо, — решил он, вновь скатываясь к слезливой жалости к себе. Аккуратно поставил стакан, хотя испытывал желание швырнуть его в стену, и прошелся по кабинету, сложив руки за спиной, гордо выпрямившись и вскинув подбородок. — Я справлюсь, — монотонно повторял он, печатая шаг. — Я справлюсь. Я найду выход.

Он продолжал вышагивать по кабинету, но мысли в его голове путались: то он видел себя Наполеоном в последней битве, то вновь начинал жаловаться, как жестоко обошлась с ним судьба. Он не считал, что в этом есть его вина. О своей вине он давно и благополучно забыл. Разве не расплатился он за нее годами страха и унижения? Иногда он думал, вспоминая Лидию: «Ей хорошо». Да, да, именно так, точно он по доброте душевной избавил ее от мук.

А сколько пришлось пережить ему? Этот чертов старик, эти проныры-следователи, все они хотели лишь одного: уничтожить его, такого талантливого, рожденного для счастья, богатства, власти… Он понемногу успокоился, вернулся за стол, вытянув руки, разглядывал свои нервно дрожащие пальцы. Манжет белой рубашки выглядел несвежим, он с раздражением натянул на него рукав пиджака. Сегодня у него не было времени даже для того, чтобы принять ванну и переодеться. За это он тоже винил этот мир, где все, все, все против него.

— Выход есть, — с решимостью отчаяния произнес он. — Можно обратиться к начальнику охраны. Андрей — решительный парень и вряд ли особо обременяет себя вопросами морали. За приличные деньги он наверняка согласится решить мою проблему.

Но тут же все в душе воспротивилось этому. Андрею придется все как-то объяснить. И что? Вместо одного типа, держащего его за горло, он получит другого. И снова липкий пот при мысли о том, что в один прекрасный день… «Андрей не годится, — решил он. — Никто, никто не должен знать об этом! Я должен сам…» Плечи его передернулись, точно в ознобе, он не представлял, что и как «сделает сам», но уже знал, что просить об услуге никого не будет. «А может, старик все врал? — явилась спасительная мысль. — Что у него могло быть? Он просто сам что-то видел (безусловно, видел, в тот свой визит он описал происходящее так, что это не оставляло сомнений). Пока он был жив, то есть пока был жив свидетель, он, безусловно, представлял угрозу, но теперь его нет. Следовательно, нет и угрозы».