Мазарини

Начнем с Гастона[48]

, сына, брата и дяди трех королей, которому недоставало одного — самому сесть на трон, и он никогда ничего другого не хотел, даже когда надежда растаяла после запоздалого рождения первого племянника (1638 год), а потом и второго (1640 год). Почти неприличное предпочтение матери, природная одаренность, обаяние, здоровье, высокая культура и безразличие, которых так не хватало его брату

[49]

… всего этого недостаточно, чтобы объяснить смесь дерзости, коварства, легкомыслия и трусости, не говоря уж о безнравственности, свойственной всем аристократам, которыми он отличался. Впрочем, были в нем и хорошие черты. Он участвовал по меньшей мере в шести серьезных заговорах против Ришелье и своего брата (который обо всем помнил и в последний раз простил ему незадолго до своей смерти), в каждом из заговоров были одновременно замешаны испанцы (в принципе — враги Франции, но, если речь идет о принцах, разве это слово имеет какой-то смысл?) и убийцы, и Гастон скомпрометировал себя беспечным поведением, но отрекался от всех, а то и доносил на них. Этот принц, такой «очаровательный» в описаниях доброжелательных биографов, был одновременно не способен и недостоин управлять французским королевством. И все-таки несовершеннолетие короля и неспособность женщины, пусть даже и королевы, командовать армией, подарили ему должность генерального наместника, которую он легко превратил бы в параллельное регентство, если бы ему хватило ума. Его положение, богатство (он тратил больше 2 миллионов ливров в год) и окружение, где смешивалось все самое лучшее и самое худшее, могли бы представлять опасность для любого другого человека, кроме Мазарини: Джулио прекрасно знал Гастона еще во времена первых приездов во Францию (до рождения дофина) и в 1632 году даже пытался помочь в безнадежной попытке жениться на сестре герцога Лотарингского, но этого союза не хотел ни Людовик XIII, ни Ришелье, из политических соображений. Мазарини всегда был крайне любезен с принцем и осыпал его дорогими подарками: ведь Гастон долго оставался наиболее вероятным претендентом на трон. Королева ценила, что Гастон в ее присутствии не проявляет дурных манер, не гримасничает, не свистит и не ругается. Гастон был осторожен с премьер-министром, который его слишком хорошо знал, чтобы бояться по-настоящему. Мазарини сумел подольститься к нему и изолировать, поссорив с другими влиятельными персонами; колебания и страшное малодушие приведут к тому, что его не слишком блестящая карьера закончится ссылкой, правда, ссылкой роскошной, в собственном замке в Блуа, где он умер в окружении распутников, атеистов и святош за год до Мазарини: ему исполнился 51 год, но выглядел он как Дряхлый старик. Подобно многим другим развратникам, он в конце жизни вернулся в лоно Церкви и занялся благотворительностью.

Кардинал де Рец, чей литературный гений ослеплял многих историков, создал довольно полный его портрет, но жестокость автора в конечном итоге победила желание быть объективным. Начинается рассказ изумительной фразой: «В Его Светлости герцоге Орлеанском, кроме мужества [что, говоря военным языком, неточно], было все, что необходимо порядочному человеку». Такого вступления достаточно, чтобы оценить и автора, и предмет его исследования. Впрочем, счастлив наш бог, что Гастон так никогда и не стал королем.