Маздак. Повести черных и красных песков

Посредине каравана ехал худой бородатый сириец в пропыленном коричневом плаще, под которым виднелись латы. Вдруг Леонид Апион, «зеленый» патриций из посольства, махнул ему рукой, и сириец соскочил с коня. Они слегка стукнулись ладонями и заговорили по-арамейски. Еретический несторианский крест[2] из дерева висел на шее сирийца. Не к лицу было ромейскому патрицию так ронять себя. А впрочем, для того и взял сенатор этого Леонида Апиона, что тот имеет торговые дела в Ктесифоне…

С караваном доехали до площади. От мулов пахло мускусом и еще чем-то приторным, как от новоримских патрицианок. Слоны и мулы свернули в переулок, а они остались на торжище. Не было здесь звонких персидских дынь, мешков с орехами и корзин с виноградом, которые привык видеть сенатор в пограничных городах. Пусто было в шелковых рядах, чернели холодные кузни. А люди продавали что-то, сговаривались, шептались. Как и на границе, много было иудеев и сирийцев. Воркующее арамейское пение вплеталось в четкий язык пехлеви, слышалась и черная византийская божба.

На гуннском базаре кучами лежали нечистоты: скотские и человеческие. Лошадей продавали туранской породы — поджарых, с сильной грудью, а рабов всяких: худощавых аланов, широкоскулых жужаней, рыжих мясистых готов, еще каких-то приземистых и долговолосых в волчьих шкурах. Сразу за деревянными загонами без всякого порядка продавались рабы-персы, в основном дети. Но их не покупали, а лошадей торговали только сбивших ноги, на мясо…

И вдруг базар заколебался. Вздох прошел по толпе. Лежавшие начали подниматься, отряхиваться от пыли. Дехканы торопили приведенных на продажу рабов. Сенатор перехватил взгляд сотника. Непривычное волнение было в нем…

Они поехали за всеми. С разных улиц люди двигались в одном направлении. Пробиваться становилось все труднее, но азаты теперь не шпорили лошадей. Когда ехать дальше уже было нельзя, они тоже остановились…

Черным кубом стоял посреди толпы громадный языческий храм без дверей и окон. Все смотрели в его сторону. Потом люди качнулись и стали молча отступать, освобождая посыпанную мелким белым камнем землю у ступеней…

— О Маздак… о-о!..

Такой мучительный стонущий звук одновременно вырвался у тысяч и тысяч людей, что заныло сердце. Все было в нем: жалоба, беспредельная горесть, надежда. Даже кони перестали мотать головами…

Человек в красном вышел откуда-то сбоку. Лишь потом сенатор понял, что это мобед — жрец огня. Сначала он увидел только глаза человека. Словно вспыхнуло что-то — большие, серые, с умным спокойным вниманием оглядели они толпу, задержались на нем, Агафии Кратисфене, на патрициях. А может быть, не было этого. Наверное, каждому на площади казалось, что глаза мага остановились на нем.

Неожиданно впереди, под самой мордой своего коня, увидел сенатор лежавшего лицом кверху перса. Солнце тускло отражалось в его глазах. А маг уже шел к нему быстрым легким шагом. Подойдя, присел, положил ладонь на глаза мертвому. Не было самоосквернения хуже этого по законам Мазды. Площадь молчала.

Подержав руку на лице мертвеца, маг встал и возвратился к храму. Он поднялся по ступеням, стремительно повернулся. Снова вспыхнули глаза, и он быстро заговорил о темных силах зла, которые довели до жестокой смерти этого человека. Они оживают, мрачные чудовища, во лжи, ненависти и разрушении. Но самые отвратительные из них — жадность и своекорыстие. Как в сите, которым отделяет мельник светлые зерна хлеба от горьких черных плевел, смешались сейчас в мире тьма со светом, зло с добром…

Это было что-то вроде манихейства — старой бестолковой ереси, с которой когда-то покончили в империи. Да и в Эране огнепоклонники изгнали ее из государства, а самого ересиарха не то сожгли, не то четвертовали. Но нет, те скорей блаженные: до сих пор манихеи в таврских лесах живут без женщин и не едят мяса. Есть даже такие, что не срезают себе сами растений в пищу…

Маг резко выбросил вперед руку, указывая на мертвого. Кто съел хлеб этого человека? Кто забрал у него природой определенную женщину?

Уж не зардуштакан ли это? Омерзительное учение, которое отдает женщин во всеобщее пользование. Старый Рим заразился им отсюда, с Востока. Писано у отцов церкви, как совокуплялись на улицах подобно вавилонским блудницам, спали все под одним одеялом. Рухнул Рим, как Вавилон!..

В быстрой речи мага был легкий дефект, присущий северным персам. Он скрадывал звонкое рыканье языка пехлеви. Но голос его был звучный, сильный, освобождающий от сомнений. Ровными кольцами укладывалась цепь страстной варварской логики… Разве принадлежат кому-нибудь огонь, вода, земля, из которых составлен мир? Справедливо ли, чтобы один имел больше другого? Зло случайно. Оно исчезнет, когда все на земле будет распределено поровну!..