Меч Эроса

Фирио и Родоклея замерли, озираясь. В самом деле, здесь оказалось не меньше народу и товаров, чем в Афинах! От ворот в разные стороны расходились горшечный, овощной, сырный, винный, хлебный, мясной, молочный и прочие ряды, а между ними сновали разносчики. Покупателей было великое множество! Среди простых горожан выделялись своей важностью домоправители и рабы из богатых домов.

На афинскую агору редко являлись богатые знатные дамы, а если и приходили, не в силах одолеть любопытства, то в самой простой одежде, под покрывалами, в сопровождении домоправителя. Однако на коринфском рынке то тут, то там можно было увидеть изящный форео, из которого выглядывала какая-нибудь нарядная, накрашенная красавица. Чем ярче она была разодета, тем с большей уверенностью можно было сказать, что это гетера. Замужние женщины прикрывали головы и куда реже раздергивали занавеси фореонов.

От толчеи и шума у Родоклеи подкосились ноги и она присела под стеной агоры, среди других нищих, однако те сразу принялись толкаться, браниться, гоня чужачку с насиженных местечек, – и если бы не Фирио, она была бы избита. Мощные кулаки Фирио освободили для Родоклеи местечко с самого краю вереницы нищих, и она вместе с другими начала протягивать руку за подаянием и во весь голос клянчить его.

– Сиди здесь, – шепнула Фирио, – а я пойду попробую что-нибудь стащить.

Она шагнула к рыбным рядам, где как раз вспыхнул скандал: какой-то покупатель бранил торговку, которая обрызгала водой явно несвежую рыбу, чтобы выдать ее за только что пойманную, – в надежде под шумок что-нибудь стащить с прилавка, как вдруг остановилась как вкопанная. Родоклея увидела, что Фирио впилась взглядом в нарядный форео, сшитый из расписной ткани, которую непревзойденно ткали эфесские мастерицы, а занавеси были сделаны из хиосского шелка, совершенно прозрачного. За этими занавесями возлежала на подушках молодая рыжеволосая женщина с чуточку заостренным в подбородку точеным лицом, что, в сочетании с узкими, приподнятыми к вискам глазами и этими пышными рыжими волосами, небрежно собранными в лампадион, [75] делало ее похожей на лису.

Родоклея уставилась на нее, не веря глазам, и даже помахала перед лицом рукой, чтобы развеять наваждение. Однако красавица не обращала ни на нее, ни на кого бы то ни было вокруг ровно никакого внимания. Глаза ее – черные, сияющие, удивительно яркие на бело-розовом лице, – были устремлены только на Фирио. Алый, умело подкрашенный кармином рот приоткрылся, юркий язычок высунулся, облизнул губки раз и другой…

Фирио так и подалась вперед, и лицо ее, которое Родоклея не видела иным, как злым или озабоченным, разгладилось и приняло враз хищное и в то же время алчное выражение, а глаза засверкали так страстно, что, чудилось, могли воспламенить все, на что упадет взгляд Фирио. Родоклея даже удивилась, почему не задымилась тонкая ткань занавесей форео!

Возможно, именно для того, чтобы этого не произошло, рыжеволосая лисичка раздвинула занавеси и, не сводя глаз с Фирио, отстегнула одну карфиту и откинула край гиматия, прикрывавшего ее плечи. Почему-то оказалось, что под гиматием на ней нет хитона, так что обнажилась пышная, налитая, белоснежная грудь, и Фирио издала протяжный, не то мучительный, не то восторженный стон.

И тут Родоклея обрела, наконец, дар речи, и завопила, перекрывая неумолчный гул агоры:

– Алепо! Неужели это ты?!

Хищно-сладострастно выражение вмиг исчезло с лица красавицы. Она поспешно прикрыла грудь и покосилась на Родоклею с таким высокомерным видом, что та подумала бы, что ей все лишь пригрезилось. Однако тотчас же алый, хотя и несколько тонкогубый рот рыжеволосой изумленно приоткрылся:

– Родоклея?! Неужели это ты?! Нет, не могу поверить… Ты в Коринфе, и в таком виде?! Что с тобой случилось?! Сосватала трибаду за кинеда, и поэтому тебя изгнали из Афин? – Она расхохоталась, но тут же в глаазх ее сверкнула злоба: – Или до богов дошли мои проклятия, которые я посылала тебе после того, как ты устроила мой брак с Хоресом Евпатридом?!

– Алепо! – снова выкрикнула Родколея. – Ради всех небожителей, помоги мне! Я несчастна и гонима, и никем иным, как Алвивиадом Евпатридом!

Глаза красавицы сузились, и молния ненависти проблеснула между ними:

– Что? Тебя преследует мой арадельфос?! [76] Этот гнусный потаскун? Это исчадие Тартара? Н-ну… Конечно, следовало бы оставить тебя на произвол судьбы за то, что ты искалечила мою жизнь, отдав меня во власть мужчины, однако всякий, кто так или иначе прогневил Евпатридов, может рассчитывать на мое благоволение! Так и быть, я тебе помогу.

– Да благословят тебя все добрые и недобрые боги! – простонала Родоклея, разражаясь рыданиями от облегчения, что мытарства ее, кажется, подошли к концу.

– Да благословит тебя Афродита Урания, о прекраснейшая! – раздался рядом голос Фирио, и огненные глаза Алепо вновь обратились к ней.