Меч Скелоса

Испарана, в своем шанкийском сирвале, тунике, кафтане с рукавами — и с черной косметикой на лице, — пересекла зал, направляясь к своему повелителю. Конан увидел, что его протянутая вперед рука дрожит. Неужели действительно его жизненная сила была заключена в этой маленькой безделушке? Неужели он вот-вот станет .непобедимым, неужели его теперь нельзя будет убить? Конан наблюдал за происходящим, и внезапно ему в голову пришла совершенно посторонняя мысль: что только высоким женщинам следует носить раздувающиеся шаровары.

Испарана положила Глаз Эрлика на ожидающую, дрожащую ладонь, и кулак сатрапа сомкнулся вокруг амулета. После всего этого долгого времени, и ужаса, и потерянных жизней не случилось ничего волшебного или драматического. Хан Замбулы получил свой Глаз Эрлика. Нанятая им воровка опустилась на одно колено и склонила голову, а он откинулся назад с долгим вздохом.

— Поднимись, Испарана, превосходная служанка, — приказал он, и она встала.

На груди его, поверх многоцветной шелковой мантии лежал медальон, подвешенный на золотой цепочке тонкой работы. Он представлял собой крылатый квадрат из того же самого металла, с отчеканенными на нем надписями. В центре был изображен крупный шарообразный цветок, и такие же цветки, но поменьше, украшали каждый угол. Серебряные листья загибались внутрь и удерживали цветок, который представлял собой рубин величиной с глаз колибри.

— Вы оба хорошо себя зарекомендовали, — сказал Актер-хан, — и я более чем доволен. Конан из Киммерии — приблизься.

Конан шагнул вперед, размышляя о том, что очень умно поступил, отдав амулет Испаране с учтивыми словами, которые предназначались как для нее, так и для сатрапа. Киммериец был безоружен. Без привычной тяжести пояса ему было не по себе; он чувствовал себя словно обнаженным — и как нельзя более уязвимым: преданным на милость женщине, отмеченной из-за него уродливым шрамом; женщины, которая, если бы не он, вернула бы амулет сама — два месяца назад. (Вернула бы? Это было неизвестно. Одну, ее могли бы схватить хорезмийцы, — а без него она все еще была бы невольницей, без сомнения, проданной в Аренджуне или Шадизаре.) Хорошее отношение этой женщины приобрело для него особое значение здесь, в тронном зале чужого города. И он не был в нем уверен. Поравнявшись с ней, он остановился и коротко кивнул головой, что должно было изобразить легкий поклон.

— А какой, — спросил Актер-хан, — была твоя роль в предприятии, занявшем у Испараны так много месяцев?

Конан — который гораздо сильнее чувствовал на себе взгляд бесстрастных глаз человека в шляпе, стоящего рядом с ханом, чем взгляд самого хана, — решил сказать правду.

— Частично это была моя вина, что прошло так много месяцев, Хан Замбулы. Сначала мы встретились как соперники, как враги, хотя теперь она знает, что я был беспомощным слугой Хисарр Зула.

Все четверо замбулийцев выказали удивление таким открытым признанием, которое киммериец позаботился смягчить, упомянув о том, что был обращен в рабство Хисарром.

— А Хисарр Зул?

— Тот, кто был изгнан из Замбулы десять лет назад, — ответил Кован, — и кто в пустыне убил своего брата Тосию, который впоследствии в образе Песчаного Чудовища наводил ужас на Драконовы Холмы, тот, кто украл амулет Актер-хана и самую душу Конана из Киммерии… он мертв, господин Хан.

Человек рядом с сатрапом заговорил в первый раз.

— Ты убил его?

— Да, и уничтожил его огнем. Его дом тоже сгорел.

— А его… знания? — напряженно спросил Зафра. — Его свитки, его приборы?

— Все, — Конан пожал плечами. — Все сгорело вместе с ним. Я не притронулся бы ни к чему.

— Превосходно! — воскликнул Актер-хан, и Конан увидел его зубы.

Он заметил, что на лице Зафры ловилось выражение разочарования и некоторого отвращения, и понял, что этот человек остался недоволен. И вот туг-то он понял, что Зафра, должно быть, волшебник, несмотря на свой молодой возраст. Да, он был старше Конана, и Испараны тоже. Но Конан прежде считал, что маги, для того, чтобы обладать всеми необходимыми познаниями, должны быть стариками. Теперь он осознал, что это было смешно. Человек становится старым, только побыв раньше молодым, и любой мастер может умереть, так, чтобы подмастерье продолжил его дело. Или, как предположил киммериец, человек может так же искусно и ловко обращаться с волшебством, как он сам — с оружием.

Он понял, что находится в присутствии не просто мага, но, возможно, главного мага в этой округе — и что ему лучше относиться к этому человеку с уважением и опаской.