Меч Тенгри (сборник)

Совсем стемнело. При свете фар лес казался сказочным и колдовским. Постой, что это? Это же Домовой, ей-богу… Но он совсем не похож на тех домовых, которых он встречал до сих пор, – в его глазах читались насмешка и хитрость. Вот здесь чуть тронуть ножом, и его губы расплывутся в улыбке. В расположении рук читается призыв… Вынув из кармана свою всегдашнюю спутницу – маленькую пилу, художник отделил Домового от ствола, из которого он вырос.

– Тащи ветки к речке! Чего застрял там?! – Грубый голос Хатмуллы спустил художника на грешную землю.

Однако выяснилось, что ветки были не нужны, Хатмулла снова сумел попасть колёсами трактора точно на два бревна, и они благополучно переправились на тот берег.

– Счастливая ты, видно, Нафиса! – сказал художник, пытаясь изобразить оживлённую радость.

– Позавчера о тебе по радио говорили, – сказала Нафиса.

– Я не слушаю радио…

– Странный ты… Наверно, приятно услышать о себе по радио… Не ценишь то, что имеешь, сынок, – укорила его «мачеха».

Её тон художнику не понравился, и он начал рассматривать Домового. Здесь отрезать, здесь подкоротить, вот тут немного пройтись ножом…

– Ну и работка у тебя, – продолжала Нафиса. – Курам на смех. Только и надо, что найти ветку позаковыристее и приклеить к ней название. Тебе за это ещё и деньги платят?

– Если купят…

– Не удивлюсь, если и покупают… Сейчас у многих денег навалом…

Художник замолк. Не станет же он объяснять ей в трясущейся телеге, что такое искусство. Нафиса снова со смехом повалилась на него. В нос ударил запах парного молока. Странно… Ведь у Нафисы нет коровы, подумал он с удивлением…

Приехали они уже ночью. Торопливо внесли вещи Нафисы во двор. Получив из рук жениха ещё одну бутылку, Хатмулла, забыв даже попрощаться, поспешил домой.

Художник шагнул к летнему домику. Когда была жива мать, она готовила там еду. Художнику хотелось растянуться на кровати и погрузиться в волнующие его думы… Только сейчас он, похоже, начал отчётливо осознавать произошедшую в его жизни перемену. Он теперь никогда не сможет чувствовать себя хозяином в доме, где прошло его детство. Казалось, что-то оборвалось в душе…

– Может, чайку выпьем? – предложил отец, хотя весь вид его говорил о том, что чай пить ему вовсе не хочется.

– Нет, пора спать, – ответил художник и ушёл к себе.

Жених с невестой прошли в дом. Несмазанная дверная петля сварливо проскрипела, словно дразня кого-то.

Однако сон не шёл. Тогда он, вооружившись стамеской, ножом и ещё бог знает чем, сел к столу и взял в руки Домового, привезённого из Кулькерау. Интересно, Домовой – мужчина или женщина? Пожалуй, ни то, ни другое… Но корявая ветка в руках художника с каждым прикосновением ножа всё больше становилась похожей на женщину. Постой, у неё и глаза, кажется, разные?.. Казалось, вот сейчас её ироничная улыбка превратится в хохот… Он словно даже услышал её хриплый смех, вскоре к нему присоединился и другой голос: «Вряд ли из этого что-нибудь путное выйдет, сынок…»

…А это что за стук?.. Отец топором рубит ветки! Вот он со всего маху опустил топор на шею Домового. А сам радуется: «Славные дровишки для баньки!»

Художник рывком сел на постели. Стучали в его дверь. Вон и Домовой, живой и здоровый, улыбаясь, приветствует его.

– Блины готовы, чай вскипел, иди в дом, – сказала молодая мачеха. – Ох и крепко ты спишь!

Взяв с полки Домового, художник протянул его Нафисе:

– Пусть это будет моим свадебным подарком.

– Спаси-и-бо… – Женщина с недоумением повертела подарок в руках. – Это Шурале?

Художника резануло запоздалое сожаление.

– Это Домовой… – Он вдруг разозлился на себя за то, что так неожиданно и бездарно потерял своё творение, подарив его Нафисе. – Он хранит спокойствие в доме.

Нафиса игриво улыбнулась.

– Спокойствие в доме хранит нечто другое, сынок.

Отец возился с оторванной дверью хлева.

– Хе-хе, – засмеялся он неожиданно. – Ты приучился в городе долго спать.

– Я ночью не спал. – Сын, словно бы оправдываясь, кивнул на Домового в руках Нафисы.

– Куклу вырезал?

Нафиса захихикала:

– Он говорит, что это Домовой…

– Э-эх, – махнул рукой отец. – Не сумел я вырастить хозяйственного и работящего сына.

В доме было прибрано, пол выскоблен и вымыт так, что от него до потолка распространялся желтоватый свет. На столе гудел самовар, дымились блины, от миски с варёной картошкой валил пар, а по всему дому разлился запах свеженадоенного козьего молока. Отец сел во главе стола, художник и Нафиса устроились напротив друг друга.

– Поживёшь немного? – Молодожён деревянной ложкой поднёс ко рту картошку, хлебнул молока.

– Сегодня уезжаю.

– Работы много, приехал бы как-нибудь.

– Теперь он часто будет приезжать, не так ли, сынок? – улыбнулась, глядя на него, Нафиса.

Художник взглянул на Домового, расположившегося на самом верху печи, но он тоже усмехался ему как-то слишком многозначительно.

После чая отец пошёл во двор задать козе сена.

Нафиса положила тёплую ладонь на руку художника.

– Тебе с женой не повезло? – она вела себя и говорила, как очень близкий человек.

– Не твоё дело. – Художник резко встал и начал собираться.

– Я теперь твоя мать.