Меч Тенгри (сборник)

Так на середине улицы остался лежать камень моей судьбы, а я, шатаясь, побрёл в сторону ворот. Странно, что никто не остановил меня. Никому до меня, казалось, не было никакого дела. Все таскали камни, укрепляли, наращивали стены… И только тогда глаза мои открылись: ведь этот город был уже давным-давно завоёван врагами – на Большом Минарете развевалось их знамя! Вражеский стяг был высоко, очень высоко, а у местных жителей, занятых сизифовской кладкой стен, не было времени разогнуться и посмотреть наверх.

Зев пещеры был виден издалека. Магара находилась аккурат между двух гор. Внутри царил какой-то душный запах, похожий на запах лежащего больного, за которым долго не ухаживали. Я поспешил дальше, где помещение расширялось и воздух был немного чище. На влажной стене пещеры были выбиты какие-то письмена. Как ни старался, не мог я прочитать их. То ли знаний моих не хватало, то ли время изрядно потрудилось над клинописью. Но ведь это был рецепт возвращения к молодости! Как же его изготовить? Как? Мне очень нужно это лекарство… Я ощупывал высохшими руками каменные письмена, теряя надежду, и наконец, не выдержав, беззвучно заплакал.

Утром меня лихорадило. Бил озноб, зуб на зуб не попадал. Стены пещеры то раздвигались, то грозились сплющить меня. Сквозь зыбкость такого состояния вдруг стал проступать смысл каменных надписей… Я нашёл в углу пещеры маленький казан о трёх ножках – это был казан самих ильтабаров, древних гуннских царей! – и собрал в него влагу, стекавшую с каменных надписей. В эту серебристую жидкость я бросил кусок дубовой коры – из наших мест дуба. Из мешочка я насыпал в котелок пыль родных дорог. От жара костерка или от волнения я вспотел, взмок так, что со лба капельки пота стали падать прямо в казан. В середине пещеры росли какие-то жёлтые цветы. Я собрал их и тоже кинул в казан. Но это было ещё не лекарство. Что же ещё? В изнеможении я опустился перед казаном на колени и заплакал. Слёзы падали в казан, смешиваясь с уже кипящей чудодейственной жидкостью. Что-то заискрило внутри котелка, вверх потянулась зеленоватая струйка дыма.

Прижав казан к груди, я выбежал из пещеры и что есть силы помчался домой.

…День клонился к вечеру. Жара спала, повеяло свежим ветерком.

На том берегу мужчина взял в руки косу, размахнулся, примериваясь, и резкими, широкими движениями стал косить. Шумный, радостный придых – эх! – гулко отозвался по поляне, катясь к недалёким холмам и возвращаясь обратно. Брызнули врассыпную неумолчные кузнечики, словно капельки утренней росы. Мужчина вёл косьбу широко, бугристые мускулы его бегали под загорелой кожей, будто маленькие испуганные барсуки.

Маленький мальчик шёл за мужчиной, со скошенных валиков к нему тянулись гроздья спелой земляники, лицо и руки мальчика были красными-красными и сладко-липкими…

– Э-эй!.. Эге-гей!.. – закричал я, но крик мой потонул в мутной реке забвения, а по покосу шли и шли друг за другом мужчина и мальчик, постепенно теряясь за горизонтом. И всё же я узнал их. Косарем был мой отец, а «земляничным» мальчиком – конечно, я сам.

2000

Шаман

Повесть

1

– Ха! – вскрикнул я, едва зайдя в комнату, и уселся на голую кровать, древние ржавые пружины которой жалобно застонали.

– Ха! – снова крикнул я, и правая рука моя взметнулась вверх, а из горла вырвался победный, радостный клич. В эту минуту я, вероятно, напоминал римского центуриона, захватившего какой-нибудь небольшой город Малой Азии, или отважно шагнувшего в газовую камеру коммунягу, типа Эрнста Тельмана, готового умереть за свои непоколебимые идеалы.

«Виват!» «Рот фронт!» «Но пасаран!» Я был счастлив. Было от чего радоваться – после долгих мытарств по друзьям да вокзальным скамьям я нашёл, приобрёл наконец-то свой угол, свою комнату. Я оглядел свои «хоромы». Откуда-то дувший ветер трепыхал куски старых, рваных обоев на стенах. Засиженное мухами окно еле пропускало свет, в слабых бликах которого тускнели куски стёкол и выцветшие фотографии по углам. На одну из фотографий я посмотрел: там были запечатлены дед с бабушкой, а между ними – маленькая девочка с белым бантом на голове. Написано: «На память! 1939 год» Память… Где теперь эти люди? Их нет. И памяти нет. Эти бумажки с тенями тех, кто кому-то был когда-то безмерно дорог, находятся сейчас в руках человека, безмерно чужого для них. Я мну в руках эти бумажки и знаю, что скоро, очень скоро они будут выкинуты мной в мусорный ящик и напрочь забыты…

Маленькая девочка с белым бантом бесхитростно смотрит на меня сквозь десятилетия. Смотрит издалека, будто сквозь желтоватый туман. Между нами – войны, концлагеря, Сталин, Гагарин и ещё бог весть что и кто. А может, жива ещё эта девочка? Ау-у! Почему память о твоём детстве валяется здесь? Впрочем, если эта девочка ещё жива, она могла давно превратиться в дородную бабу, в чёрном одеянии посещающую по воскресеньям церковь, а может, ещё продающую сосновые ветки приходящим на кладбище людям.