Мечи свою молнию даже в смерть

– Нет. Это средство против зимней расфокусировки, – гордо объявил Алексей. – Я сам придумал. Видишь, тут смещаются слои относительно…

– Аффтар, выпей йаду! Для чего это?

– ПриЦЕЛЬно-расЦЕЛЬная расфокусировка глазных яблок. Спячку зимнюю, то есть депрессняк как рукой снимает, стоит только сфокусировать эти вот слои, собрать их на гранях лета, зимы, осени и весны. Идем дальше. Хвост…

– Кошачий. Драный.

– Волчий! Это ты зря… Знаешь, с каким трудом я его в детском театре-студии выпросил? Это не просто хвост. Это Хвост-Боязнь. Цепляешь его на себя, бегаешь по комнатам, пока… пока он не отваливается в какой-нибудь из них. И все – так же отваливается твоя боязнь.

Хвост, казалось, шевелился от вдохновенных слов Алексея, но, как заметила Майя, это всего лишь качалась этажерка-прилавочек, о которую опирался молодой человек. Бросив хвост, он схватился за ночной горшок. Обыкновенное детсадовское чудо из металла – голубенькое в красный горошек, с приветливо изогнутой ручкой.

– А это – ГОРШОК! Горшок для метания БИСера. Ведь что такое набисерить, накидать точек сборки на симоронавтику? Это значит, посерить на бис! – торжествующе возгласил Алексей. – И когда мы, грубо говоря, посерим на бис, то тогда…

Увлекшись ревизией товаров, они пропустили момент, когда сложная цокольная конструкция над дверьми звякнула и впустила первого покупателя. Это была мамаша с карапузом. Со стороны они выглядели так, как если бы мощный атомоход-ледокол тащил за собой на тросе шестивесельный ялик. Ялик мотался из стороны в сторону, имел выражение лица в стадии «щаскакразревусь!!!» и был закормленно-кругл.

Тетка с сомнением посмотрела на детский горшок в руках Алексея и, даже не оглядываясь, выпалила с характерным украинским акцентом:

– А игрушки есь? Мне тетрис надо или шоб там усе прыгало да стреляло… Як хальхулятор, знаете? А шо це таке у вас голубенькое, у горошек?

– Горшок. Чтоб набисерить… – грустно сказал молодой человек и надел «голубенькое» себе на голову. – А тетриса, уважаемая, нет у нас. Не завезли. Да еще, чтоб прыгало…

Майя, поклонившись и опустив глазки, удалилась за прилавок, нарочно семеня босыми ступнями, изображая покорную бархатную японку и предоставляя возможность Алексею самому начинать процесс торговли. Тетка, осматривающая магазинчик с благожелательным скепсисом, теперь так же взглянула на пятки девушки, а потом удивилась:

– Та вы шо? Хто ж сейчас с железа горшки делает? А вот огурцы засолить…

И ловко сдернула горшок с головы Алексея. Окошко пронзал лучик света, купаясь в чисто вымытом Майей стекле, и этот лучик тотчас уколол горшочек в самое донце. Карапуз, уже приготовившийся издать сиреноподобный вопль, заглянул в горшок и заверещал во всю силу своих трехлетних легких:

– Мааахачууууу!!!

На дне горшка каталось по красному блюдечку наливное золотое яблочко. А за ним возникал то образ Бабы-Яги с крючковатым носом, то миловидное лицо черноокой царевны в кокошнике.

– Это… сложная голограмма, – упавшим голосом пояснил Алексей. – Можно мыть чем угодно – не стирается. Огурцы засолить – это, конечно, хорошо. Тоже можно. Это вот… двадцать долларов.

– Яка прелесть! – выдохнула тетка. – Беру! Он на ем по три раза за ден серить будет, не вставая, а то ведь до сих пор у штаны кладет.

И немедля полезла за кошельком. Горшочек ушел горяченьким, с колес. На прощание тетка обернулась, обвела счастливыми глазами полки и резюмировала:

– Дывысь, яки игрушки стали… Человеческие!

И ушла. Румяный малыш прижимал к груди горшок, как истовый католик – Библию.

Следующими покупателями оказались мама с дочкой. Но они уже не были похожи на буксирующего и буксируемого. Мама, крутобедрая, румяная, с лицом, не потерявшим еще сибирской свежести, явно спортсменка – с тугими икрами, на которых едва не лопались молодежные джинсики, и руками, хранящими следы бесконечных стирок. Она несла дочку, приподняв ее за хрупкий локоток. А сама девочка оказалась не то что хрупкой – невесомой. Худая, как спичка, с тонким личиком и жиденькими, сожженными перекисью волосиками, она передвигала ножки в туфельках на тончайшем каблуке так, будто это были стрелки отстающих часов; Майя заметила на бледных, как брынза, щиколотках, ступнях и кистях рук девочки буро-красные пятна: они проступали под кожей и, казалось, нехорошо пульсировали. Сориентировавшийся Алексей быстро подставил покупателям стул.

– Вам не плохо? – участливо осведомился он. – Давление падает, в самом деле…

Мамаша бережно опустила дочку на стул, как мумию, утерла крепкий лоб и проговорила слегка растерянно:

– А… а тут ведь магазин диетпитания раньше был?

– Увы. Диетпитание вышло из моды.

Женщина открыла рот, хотела что-то сказать, но потом посмотрела на девочку. Та остановившимися серыми глазами смотрела в окно, даже не щурясь на солнце, – как игрушечный робот с севшими батарейками. Ничто не волновало ее в этой жизни. Майя даже боялась выйти из-за прилавка – рядом с серо-фиолетовыми, истончившимися до пергамента ступнями этой девицы ее загорелые ноги, виднеющиеся из-под кимоно, выглядели бы кощунственно.