Мечников

Он брал кровь у людей, никогда холерой не болевших, и у перенесших заболевание; у больных, находящихся в разных стадиях болезни, и у умерших от холеры. И независимо от всего этого кровь примерно в половине случаев защищала свинок от вибриона; а в половине — нет. Результат получился сходным с тем, что Илья Ильич установил, когда изучал сибирскую язву у белых крыс. Между способностью человеческой крови защищать свинок от холеры и сопротивляемостью к болезни тех людей, у которых эту кровь брали, не оказалось никакой связи. И этот козырь Мечников выбил из рук сторонников гуморальной теории.

На этом он мог считать свою задачу выполненной. Но тут пришло известие о героическом эксперименте 73-летнего мюнхенского гигиениста Макса Петтенкофера.

Прежде чем стать гигиенистом, Петтенкофер сменил множество профессий. Он был помощником аптекаря; пробовал силы на подмостках сцены; служил на монетном дворе; изобрел способ приготовления цемента; сумел получить светильный газ из древесины. Однажды ему поручили выяснить, почему в королевском замке всегда сухой воздух… Начав с гигиены жилищ, Петтенкофер затем принялся за гигиену одежды, вопросы питания, водоснабжения и за все прочие вопросы личной и общественной гигиены.

Среди инфекционных болезней Петтенкофер особое внимание уделял холере, которой сам переболел в молодости и от которой чуть было не погибла его дочь. Открытие Кохом холерной «запятой» он встретил в штыки. Не то чтобы Петтенкофер вообще отрицал роль микробов в распространении холеры, но он отводил вибриону второстепенную роль. Куда большее значение он придавал, например, состоянию грунтовых вод в местности, охваченной эпидемией, и ряд данных как будто бы говорил в его пользу. Так, в некоторых районах никогда не бывало холеры (таким «заговоренным» местом был, например, Версаль); иные области болезнь обходила во время одних эпидемий и не щадила во время других. Исходя из этих фактов, Петтенкофер считал бесполезной дезинфекцию испражнений холерных больных, выступал против карантинов и рекомендовал эвакуировать людей из охваченных инфекцией районов в «благополучные» (что, как мы теперь понимаем, могло лишь способствовать распространению эпидемии).

Стремясь во что бы то ни стало доказать свою правоту, Петтенкофер запросил из Института Коха культуру «запятых». Получив ее, он собрал нескольких учеников, на их глазах выпил немного соды (дабы нейтрализовать кислоты желудка) и запил холерной культурой…[37]

Последствием эксперимента явилось лишь легкое расстройство пищеварения.

Примеру Петтенкофера последовал его ученик Эммерих. Он принял меньше бацилл, но после этого нарочно нарушал режим питания, чтобы ослабить сопротивляемость своего организма.

Результат получился такой же…

Но Петтенкофер торжествовал недолго. Сотрудник Коха Гаффки поспешил заявить, что догадывался, для чего Петтенкоферу понадобилась «запятая», и послал ему старую, утратившую вирулентность культуру.

Опыт был тем самым сразу же обесценен.

Венский профессор Штриккер решил внести ясность в этот вопрос.

Его ученик Гастерлик трижды принял культуру вибриона, взятого от человека, болевшего холерой, и тоже остался здоров. Вслед за ним приняли вибрионы еще пять человек.

И все — с тем же результатом. Все, кроме одного.

У этого одного появился ряд явлений, обычных при холере. Но судорог у него не было. И понижения температуры — тоже. В общем, некоторых признаков типичной холеры не обнаружилось, и обследовавшие больного специалисты во мнениях разошлись. Бактериологи склонялись к тому, что перед ними легкая форма холеры. А клиницисты это отрицали. Отчего желудочное расстройство? Мало ли отчего!..

Итак, восемь человек рисковали жизнью, а дело не сдвинулось с места!..

Мог ли пылкий Илья Ильич стерпеть такое?

Словом, он сам решил испить из сей чаши.

Как? Неужели? Невероятно!

Положим, использовать себя вместо подопытного кролика ему не впервой.

Но ведь с тех пор, как он ввел себе в вену кровь тифозного больного, прошло уже больше десяти лет! Тогда он был мрачнейшим пессимистом и, может быть, попросту хотел разделаться с жизнью. Не с моста же было ему прыгать и не мылить веревку — мог ли он поступить столь нерасчетливо? Если уж умирать, так смертью своей последний раз послужить науке…

Но теперь-то он жизнерадостен! Теперь-то он не устает наслаждаться каждым мигом своего существования! И вот так, по доброй воле, поставить жизнь на карту?

Ну как не восхититься подвигом нашего героя. Как не проникнуться гордостью за Илью Ильича. Следуя его собственному завету, мы до сих пор «не умалчивали ни о чем дурном», что бывало в его непросто прожитой жизни. Так можем ли мы не склонить голову теперь?!