Я не был знаком с женой Курта. Даже не слышал ни разу, что он был женат. Но если не было наследников, то что с ней случилось? Умерла? Но почему он не женился ещё раз?
- Не только поэтому, - дым стал понемногу рассеиваться, истончаясь и всё меньше клубясь.
- Я опозорил себя.
- Что?!
Это точно было невольно. Но кто бы тут удержался от вопросов?! Моя привычка больше молчать рассыпалась, словно сухой песок на ветру. Дед Курт хмыкнул, и я даже рассмотрел, как он саркастически усмехнулся.
- Я подал на развод. А отец кричал, что не позволяет мне этого сделать и что отлучит меня от семьи. Потом забрал моё содержание. Но это было нестрашно - у меня к тому времени уже и свой капитал был. Небольшой, семьи не прокормишь, а вот самому прожить безбедно
- вполне. А когда он понял, что я не отступлюсь, пришёл ко мне умолять не оставлять род без главы. Я отказался. Мне было уже всё равно. Он просил, раз уж я опозорил себя разводом, хотя бы с девушки снять обвинения. Но я не стал слушать отца, и императору, когда он вызвал меня на разбирательство (раньше только император мог дать развод), сказал, что жена и мой отец обманули меня, разлучив с моей парой, оттого и детей нет.
78. Эрих Зуртамский
Курт опять запыхтел трубкой, дым заклубился, и его фигура вновь растаяла за этими клубами. А история, похоже, ещё не закончилась. И точно. Двоюродный дед продолжил, немного зло, а может это была горечь:
- Доказательства у меня были. Года через три или четыре после свадьбы меня снова перенесло к моей Софи. Первое, что увидел - её лицо, снова мертвенно-бледное, снова волосы, прилипшие к потному лбу, снова дыхание загнанное и тяжёлое. Ей было очень больно... Но она была жива! И она... рожала.
Вопросы, восклицанья, ругань - вот что душило меня. Но усилием воли мне удалось всё это скомкать и выразить одним только удивлённым выдохом.
- Да, сынок, мне сказали неправду. Она выжила тогда, ребёнка нашего потеряла, но выжила. Я это уже много позже узнал. А когда возле её постели очутился, меня выгнали взашей - не место мужчинам там, где рожает женщина.
Я ушёл, конечно. Ушёл, чтобы не показываться ей на глаза, не напоминать о себе, о прошлом. Ушёл, но приложил немало усилий, чтобы разобраться во всём. Кто-то заплатил лекарю за то, чтобы он убедил меня в её смерти, кто-то оплатил её лечение тогда, в лазарете, кто-то прислал ей письмо от моего имени с требованием разрыва... Потом этот кто-то дал ей немалую сумму на открытие собственной мастерской в небольшом городке подальше от столицы, он же нашёл через подставных лиц ей мужа и купил скромный, но ухоженный домик.
Было и ещё кое-что. То, что я так и не узнал.
Все эти события после трагедии были неслучайны. Так? То, случайно ли она попала под карету? И случайно ли она потеряла ребёнка? И потеряла ли его в самом деле или ей помогли это сделать? Если это так, то кто мог всё это сделать?
С языка рвался вопрос «кто?», но я молчал. Может, это и неважно?.. Курт вздохнул и тем же надтреснутым глухим голосом продолжил:
- Этим кем-то мог быть либо мой отец, либо жена. А может, оба сразу. То, что свадьбу нашу сыграли молниеносно, только подтверждало причастность кого-то из них. Но выяснять дальше я не стал - просто подал на развод. И тем опозорил своё имя. Во главе рода не стоят одиночки-вдовцы ли, не сберёгшие свою женщину, разведённые ли, позорно отказавшиеся от жены.
Но мне было всё равно. Я просто не мог бы жить рядом с этими людьми.
- А как же она? Софи?
- Сынок, - сквозь редкий дым на меня глянули усталые глаза, - развод мне дали только через пять лет, признав, что бездетный брак, да ещё построенный таким вот способом, не жизнеспособен. У нас это быстро не делается. А у неё уже давно была своя жизнь - своё дело, семья... дети. На её следующие роды меня уже к ней не переносило, да и на другие события в её жизни - тоже. Думаю, связь слабела с каждым ребёнком, которого она рожала другому.
79. Эрих Зуртамский
Долгая задумчивая пауза, и я представил, как могла пойти шла моя жизнь, если бы я знал, что где-то моя девочка, моя Лиззи, счастливо живёт свою жизнь с другим мужчиной, например, Вольдемаром, как улыбается другому, целует его, прижимает к груди малыша. Не нашего, чужого малыша.
Больно! Как же деду больно! И сколько десятилетий он вот так уже живёт, испытывая эту боль? Лет сто, не меньше. А потом однажды узнать, что она, твоя любимая, умерла...
- Давно её не стало? - спросил, стараясь, чтобы сочувствие не сочилось при каждом звуке.
- Она жива, - послышалось из-за дыма.
- Но... как же? Сколько же ей лет? Где она? Не понимаю... Почему ты не с ней?
- Сынок, разбитую чашку не склеить. Она прожила хорошую жизнь, и прожила счастливо. И всё без меня. Зачем я ей сейчас - старая унылая развалина? Былого не вернуть, а то, что было, давно прошло.
- Ты даже не пытался увидеть её? - смог ли я скрыть удивление в голосе, не знаю. - Не участвовал в её жизни?
Я бы не удержался, полетел, помчался, пополз, лишь бы увидеть, хоть одним глазком посмотреть.