Мечта для нас

Я играл, а Бонни записывала мелодию на нотном листе. Прошло несколько часов. В какой-то момент я посмотрел на привалившуюся к моему плечу Бонни и понял, что она уснула. Я убрал руки с клавиш и какое-то время смотрел на умиротворенное лицо девушки.

Чем дольше я смотрел, тем сильнее долбил по моим внутренностям невидимый стальной лом. Казалось, волна злости прожигает мои кости насквозь, потому что Бонни Фаррадей была совершенна.

Само совершенство с несовершенным сердцем.

Я снова посмотрел на пианино. При виде черно-белых клавиш меня окатила привычная боль потери, так что перехватило дыхание. Эмоции, которые я так долго прятал внутри, грозились вырваться наружу. Вот только я не мог одновременно бороться и с ними, и с постигшим нас с Бонни несчастьем. Я слушал дыхание девушки и изо всех сил старался не разрыдаться.

Нужно думать только о Бонни, о ней одной.

Мы с ней мало говорили о ее болезни, но она успела рассказать кое-что из того, что узнала от докторов. Она намеревалась ходить на занятия так долго, как только сможет. В ее глазах горела отчаянная решимость. И все же я видел, как сильно она устает, с каким трудом справляется с самыми простыми задачами. Было совершенно ясно: очень скоро учеба станет ей не по силам.

Я обнял девушку за плечи, крепко прижал к груди и стал смотреть на серую стену. Пусть Бонни поспит. Странно: до сих пор мне казалось, что я не могу испытывать к кому-то глубокую привязанность и любовь, и все же вот он я, держу в объятиях спящую Бонни Фаррадей, и это выходит у меня так естественно, словно я именно для этого и появился на свет.

Сегодня я загонял нас обоих. Впредь нельзя заставлять девушку так напрягаться. Прошло еще около получаса. Наконец Бонни пошевелилась, ее веки дрогнули, глаза открылись, и несколько секунд она смотрела на меня, явно не понимая, что происходит, а потом ее щеки покраснели.

– Кромвель… Мне так жаль…

Я ухватил ее за подбородок большим и указательным пальцами.

– Взгляни на меня, Бонни. – Девушка упорно отводила глаза, но потом все же посмотрела мне в лицо. – Тебе нужно было поспать. Все в порядке.

– Извини, – смущенно пробормотала она.

Я заметил, что ее глаза подозрительно блестят, и это едва не разбило мне сердце. Я наклонился и поцеловал ее, а она поцеловала меня в ответ. Уткнувшись лбом в ее лоб, я проговорил:

– Давай кое о чем договоримся. Если тебе вдруг понадобится отдохнуть, если ты в это время будешь на занятиях, ты приходишь ко мне. Если тебе что-то понадобится, ты приходишь ко мне. И не будешь так смущаться. Идет?

Бонни помолчала, потом ответила:

– Идет.

– Отвезу тебя домой. – Я помог ей встать и проводил до своей машины. Как только я сел за руль, Бонни опустила голову мне на плечо и снова заснула. Пока я выезжал с территории кампуса, меня переполняли эмоции. Было чертовски приятно, что Бонни так запросто может заснуть рядом – значит, ей хорошо. Но меня до нервной дрожи пугала ее усталость. Пара часов в музыкальной комнате, пара занятий – и Бонни уже совершенно обессилена.

Я до сих пор слышал первые ноты мелодии, которую мы сегодня начали сочинять: масса размеренно бьющихся сердец и одно одинокое сердцебиение, выбивающееся из этого стройного гула. С того момента, как я приехал в Джефферсон, все вокруг тоже вели себя предсказуемо и размеренно – все, кроме одной девушки по имени Бонни Фаррадей.

Единственное исключение из правил.

Когда я затормозил перед домом Бонни, она еще спала. Бросив один-единственный взгляд на ее хорошенькое личико, я поднял девушку на руки и понес к дому. Дверь открылась прежде, чем я успел постучать. Мама Бонни показала, как пройти в комнату дочери. Я уложил девушку на кровать, но Бонни так и не проснулась.

Я поцеловал ее в висок и шепнул на ухо: «Скоро увидимся, Фаррадей», после чего выпрямился и уже хотел уйти, но ноги не слушались. У меня ушло минут пять на то, чтобы уговорить себя сдвинуться с места и выйти в коридор. Мама Бонни наблюдала за мной, стоя у двери.

Она закрыла за мной дверь, когда я наконец вышел из комнаты. Я провел рукой по волосам.

– Сначала она заснула в музыкальном классе, когда мы занимались, а потом – в моей машине.

Не знаю, доводилось ли мне прежде видеть боль в людских глазах, но в тот момент, глядя на миссис Фаррадей, я очень отчетливо увидел в ее взгляде страдание. Она теряла Бонни, теряла дочь, своего ребенка, и все же ей приходилось держать себя в руках и беспомощно наблюдать.

При мысли об этом мне стало трудно дышать.

– Она слабеет, – проговорила миссис Фаррадей. Не ожидал, что в ее голосе прозвенит такая сила. Я посмотрел на закрытую дверь, как будто мог сквозь нее увидеть лежавшую в кровати Бонни. Из-за слов миссис Фаррадей у меня замерло сердце. На плечо опустилась теплая рука. – Она хочет оставаться в колледже как можно дольше, но не знаю, насколько это целесообразно. Я бы сказала, у нее есть еще недели три, прежде чем она совершенно ослабнет. Главным образом проблема в ее дыхании, в легких.

– Так скоро? – Мой голос так хрипел, словно в горло мне насыпали пригоршню гравия.