Мечта империи

Вер пришел в гладиаторскую школу, дабы поразить мир. Он не знал, как это сделать, но чувствовал, что способен свернуть горы. Стоит выйти на арену, и он пожелает нечто такое, что разом преобразит Рим. И что же? Он вышел на арену, он побеждал, но тайна не открылась. Потом стал надеяться, что, исполняя чужие желания, он приблизится к неведомой цели. Но ни к чему не приблизился. Чужие желания бросали его, как волны, вверх-вниз, не позволяя сдвинуться с места. Другие гладиаторы тоже сражались непонятно за что. Может, на потеху? Но такой ответ не мог удовлетворить Вера, даже если он был правдой.

— А что ты чувствовал, когда умирал на арене? — спросил Вер.

Он знал, что может задать этот вопрос сейчас. Гладиатору многое позволено.

Гладиатору, который убивает, — вдвойне. Элий поднял голову и глянул на небо. Она было чистое и удивительно плотное, непрозрачное. Не стекло, а бирюза.

Запечатанный вход. Небо — для богов, и они никого к себе не пускают.

— Я не верил, что умру. Кровь текла, но мне почему-то казалось, что ее бесконечно много. Будто я — родник, и кровь будет течь из меня бесконечно и никогда не иссякнет. А потом все как будто провалилось. Рим, и я вместе с ним, — Элий замолчал, по-прежнему глядя в небо. — А дальше не помню…

Элий, едва оправившись после травмы, уехал в Альпы и три месяца лазал по скалам, взбирался на вершины без страховки, используя лишь силу рук и цепкость пальцев. Многие считали его поступок безумием, другие восхищались смелостью Элия. Кое-кто пытался доказать, что это дешевый показной трюк. Но Элий относился к подобным намекам равнодушно. Если он что и доказывал, то только самому себе: меч Хлора не превратил его в калеку.

Вер глянул на очередную бронзовую статую. Любому гладиатору известно имя Максима Монстра — лицо его было так изуродовано, что он никогда не поднимал забрала и ходил в металлическом шлеме даже на улице. И здесь, обронзовевший, он тоже стоял в шлеме, за решеткой которого можно было угадать лишь пристально смотрящие глаза, сделанные из цветного стекла.

— Многие считают, что гладиаторы вновь должны драться боевым оружием, — сказал Вер, глядя в стеклянные глаза Максима.

— Ты бы хотел убивать каждый день?

— А что ты чувствовал в тот день, когда убил? Элий не отвечал. Ну что же он медлит, почему не говорит? Элий умеет быть таким красноречивым! Вер повторит его слова и почувствует то же, что и Элий, — раскаяние, боль, досаду, отчаяние.

— Говори, — потребовал Юний Вер.

— Ощущение чудовищной нелепости. И желание вернуть все назад. Я стоял и оглядывался по сторонам, будто хотел найти рычаг, который надо повернуть, чтобы обратить время вспять.

Элий вновь замолчал.

— Говори! — заорал Вер, боясь, что упустит настрой и так и не поймет — что же чувствовал Элий. Что-то сходное было и у него. Ему тоже хотелось обратить время вспять. — Говори… — повторил он, тяжело дыша.

— Ты требуешь невозможного…

— Говори! Расскажи все как было! Все-все! Расскажи об убийстве. Когда в тебе открылся дар гладиатора! Ведь мы с тобой оба убийцы! И ты мой учитель. Говори!

Элий превозмог себя и уступил.

— Это было в Аравии. Я поехал туда вместе с двумя жрецами Либерты. Ты знаешь — они собирают деньги в фонд Либерты на выкуп рабов и отправляются на невольничьи рынки выкупать пленных. Занятие сколь благородное, столь и опасное.

Если повезет — освободишь несколько десятков рабов, не повезет — погибнешь или сам наденешь рабское ярмо. В одном из оазисов в пустыне нас ждал посредник с живым товаром. Жрецы Либерты и раньше имели с этим человеком дело и доверяли ему. Охранников мы взяли только двоих. Лишний охранник — это как минимум трое невыкупленных пленных. Средств у фонда Либерты не так уж много, и жрецы экономили на всем, в том числе и на охране. Я как волонтер не получал за свое участие ни асса. Но я был восторжен и глуп. Ну, пусть не глуп, а наивен. Мне мерещился где-то посреди пустыни прекрасный храм, в чьи золотые врата мы войдем в венках и белых одеждах и введем за собою выкупленных рабов. Вместо этого мы очутились в какой-то дыре — несколько глинобитных домиков и кучка растрепанных пальм. Поначалу все шло гладко. Малек — так звали работорговца — с двумя помощниками привел двадцать пленников, которых перекупил на невольничьих рынках.