Мечтатели

Йозеф. Довольно, слушать не хочу. (Глядя на Штадера.) Вы закончили? Тогда ступайте, ступайте!.. (Берет себя в руки.) Подождите меня в моей комнате! Пожалуйста.

Штадер (с достоинством). Господин профессор, позднее я позволю себе переговорить с вами еще раз, а то сейчас его превосходительству, похоже, докучает повышенное давление. (Уходит.)

Томас медленно, с удовольствием задувает свечу.

Йозеф. Томас! Ты хочешь еще раз говорить об этом, но учти, я не могу, пока этот человек находится в твоем доме.

Томас. Его нет.

Йозеф. Кого - "его"? Я имел в виду, разумеется, Ансельма.

Томас. Ансельм уехал.

Йозеф (с облегчением). Стало быть, ты все же понял, что он тебя дурачил? Я хотел бы поговорить с Региной.

Томас. Сейчас нельзя... Она плохо себя чувствует.

Иозеф (убедившись, что Штадер не подслушивает. Недоверчивым шепотом). Она уехала с ним?

Томас (спокойно). С ним уехала Мария.

Йозеф. Ты шутишь? Не понимаю, как можно теперь шутить, но ты ведь пошутил?

Томас. Пожалуй, я слегка сгустил краски; он уехал один. Но Мария, скорей всего, тоже уехала - следом за ним.

Йозеф. Следом за ним? (Опять с недоверием.) Вы так и не порвали с ним до конца?

Томас (твердо). Нет, здесь другое. Мария едет по собственному решению. Она осуждает его поступки, но то, как он их совершает, пленило ее.

Йозеф. И что же это значит?!

Томас. Во-первых, мне переломали кости... или по крайней мере окостенения. Впрочем, цепкая протоплазма еще жива. Во-вторых, самый близкий человек отошел от меня - в чем я ему последую; быть может, он опередил меня лишь от страха.

Йозеф. Но Мария! Такая женщина, как Мария? О, этот ловец душ! Однако теперь я начинаю угадывать новую взаимосвязь: с самого начала этот мерзавец намеревался только унизить ее перед Марией? Тебе не кажется, что я обязан позаботиться о Регине? С тех пор как я сам, не пойму каким образом, вдруг очутился со свечой в безнадзорных спящих комнатах... я правда и сейчас еще в замешательстве... а насколько же больше замешательства у такого пассивного человека, как Регина... по-моему, очень может быть, что она была просто в смятении, когда... позволила обвинить себя в этих грехах.

Томас. Посиди лучше рядом со мной. Я так рад, что мы можем поговорить; мне очень хотелось тебе первому об этом рассказать. (Садится сам и усаживает Йозефа в кресло.)

Йозеф. Ты на удивление спокоен. Неужели не понимаешь: рука, подававшая тебе блюда, возможно, уже запятнана виной. Рот, которому ты верил, едва лишь он открывался, уже солгал. Ты думал, что живешь среди родных, а сквозь стены все время заглядывали чужие глаза. На тебя навлекли самый страшный позор, какой только можно навлечь на мужчину!.. (Пытается поправить себя.) Конечно, я не берусь утверждать, что все непременно так и есть.

Томас (отвечает, весьма задумчиво). Знаешь, что я тут вижу? Что любовь к одному избраннику, собственно, не что иное, как отвращение ко всем людям.

Йозеф. По-моему, ты... Да, по-моему, ты и впрямь бесчувственный.

Томас. У меня чувства очень шаткие.

Йозеф. Нет-нет, я хочу поговорить с Региной. Ее место в упорядоченных, надежных обстоятельствах. (Хочет встать.)

Томас (удерживая его). Что же ты ей скажешь? Как намерен поступить?

Йозеф (озадаченно). Ну а ты-то как поступишь? (Внезапно.) Томас! Давай все забудем! Я не буду поминать старое. Мы должны взять себя в руки. У нас один и тот же враг.

Томас (упорно оставаясь в задумчивости). Это совсем разные ситуации. Между Марией и Ансельмом не произошло ничего; разве только что-то начинается. Между Ансельмом и Региной кое-что произошло и закончилось - или окочурилось! То, что ты называешь их грехами.

Йозеф. Ты так уверен?

Томас. Мы с Региной достаточно подробно все это обсудили. Ты куда?

Йозеф встал.

Йозеф. Теперь я тем более должен поговорить с Региной. Хочу, чтобы мое несчастье получило по крайней мере ясное, чистое завершение. Пусть она, глядя мне в глаза, признается в своих ужасных заблуждениях, если сможет, если стыд не скует ей язык.

Томас. Вряд ли она начнет с таких речей. Ведь она понимает, что, кроме дурацких авантюр, рассказывать нечего. Какой-то болван, пустослов, сердцеед или силач, атлет - хоть силой он даже с маленькой лошадью тягаться не может! - вдруг вырастает до чудовищных размеров: любовь! Так же и страх: там растет неизвестное. В обоих случаях - неизвестное. Можешь себе представить? Вот именно, я тоже с трудом. Неизвестное, как будто бы окружающее нас всех, для иных людей порою, очевидно, вырастает. Похоже, есть люди, у которых расшатано все то, что у других прочно закреплено. И оно отрывается... Кстати, сколько удовлетворения - задним числом установить, что повод звали Францем или еще как-нибудь и всеми дурацкими словечками и уверениями, какими влюбленные заражают друг друга. Она, конечно же, знала, что это недостойно.

Йозеф. Если вообще позволительно вдаваться в подобные размышления: ей надо было в свое время довериться мне!