Мечты и кошмар

Гиппиус не знала, что ждать предстоит еще более полувека, что она, как и вся первая эмиграция, не доживет до тех дней, что им предназначено историей, как Меншикову в Березове, читать Библию и ждать. Еще много страшных, голодных и расстрельных зим. Кое-кто еще помнит людей в сталинские 30-е и 40-е, в послесталинские годы, кто умел ждать и верить, что настанет конец этому режиму, что дети и внуки тех, о ком писала Гиппиус, дождутся дня освобождения.

Очерки Гиппиус отразили изменяющуюся ситуацию в жизни России в послереволюционные годы. Перед нами картина жизни в стране, в Петрограде, когда сначала спорные вопросы решались расстрелом несогласных, а затем те, кто расстреливал, пытались поставить культуру и литературу на службу большевистского жизнеустройства.

Факты, приведенные Гиппиус в ее дневниках, изданных у нас впервые полностью только в 1999 году, в очерках и статьях, звучат для современного читателя подчас невероятно, особенно если он еще привык связывать с Октябрем какие-то возвышенные идеи социальной справедливости. Не только Гиппиус, но все, выжившие в большевистской всероссийской мясорубке, могли бы свидетельствовать: «Убивают, что называется, походя, почти не замечая, одного за другим, так, кто под руку попал. Не то, что личность перестала иметь цену, нет, больше: всякая жизнь вообще обесценилась» («Лекция в Минске». 1920).

Зато появилось «окаянство в лицах», о чем писала Гиппиус в статье «Там, в России» (1921). Это «окаянство в лицах» проходит через всю трагическую историю России XX века. В дни «празднования» 70-летия большевистской революции в 1987 году старый дружинник с Замоскворечья с гордостью вспоминал, выступая по радио, как он «клал» юнкеров у Никитских ворот в ноябре 1917 года. «Окаянство в мыслях» не проходит и через семь десятилетий, так же как святость тех русских мальчиков-юнкеров, что были похоронены тогда на Братском кладбище у Сокола, снесенном в годы советской власти.

Со временем большевизм в культуре стал более «приспособительным», даже как бы обращался к национальному наследию (соответственно интерпретировавшемся), но за всем этим было то же стремление подчинить духовный мир человека, писателя своим целям. Разница была лишь в том, что во времена Гиппиус все эти тенденции проявлялись открыто и прямо, а с годами стали окрашиваться в цвета «человечности».

Исходя из идей петербургского Религиозно-Философского Общества, Гиппиус попыталась создать в эмиграции «Союз непримиримых», чтобы бороться с влиянием большевизма. Собирались у Мережковских. Программа была религиозной и в то же время, как всегда у Гиппиус, политической. 13 июля 1923 года она писала Н. А. Бердяеву, что политика, подобно невидимому газу, пронизывает всю жизнь. В статье «Третий путь» (1927) утверждала, что должно быть «абсолютное и всестороннее отрицание большевизма, в какой бы форме и где он ни проявлялся. Только такое отрицание может подвинуть на борьбу с большевизмом, но только при полном, четко определенном и открытом утверждении ценностей свободы, права и личности можно находить те, соответствующие моменту, конкретные формы борьбы».

Б архиве Гиппиус сохранилась черновая рукопись 1939 года, озаглавленная «История интеллигентской эмиграции: Схема 4-х пятилеток»[4]. Историю парижской эмиграции писательница делит на четыре периода, отмечая собрания и вечера различных обществ и союзов, дискуссии и конфликты того времени, а также важнейшие периодические издания, издательства и проч.

В первый период (1920–1925) старое поколение и молодые эмигранты-политики, писатели и все другие были тесно объединены против общего врага — большевизма. «Понимая, что у нас общая мать и она в опасности, мы чувствовали в других — братьев, — писала она в статье «Любовь не помогает…». — Близкие делались еще ближе, далекие раньше — сближались. Мало того: мы с доверием шли навстречу людям и чужой страны (говорю о Франции, но то же было, кажется, и в иных местах). Все это не стоило нам никаких усилий: нас соединило одно несчастье, но в нем горела и одна надежда. Единочувственные — мы верили и в человеческое единодействие».

Этот период, продолжает Гиппиус, был также началом русских газет и журналов в эмиграции — «Общее Дело» В. Л. Бурцева, «Последние Новости», «Современные Записки», «Иллюстрированная Россия», «Окно». Писатели-эмигранты часто печатались в «Мегсиге de France» и других французских изданиях.

Особенность русской эмиграции Гиппиус усматривала в том, что раскол произошел продольный, а не поперечный, как бывало в истории, когда откалывалась верхушка народа. Здесь же отколовшийся кусок заключает в себе не те или другие элементы народной жизни, но все сверху донизу: родовая знать, государственные служащие, торговые люди, мелкая и крупная буржуазия, духовенство, интеллигенция, армия, трудовой люд — представители всех классов, сословий, положений и состояний нескольких поколений.