Медальон Распутина

— И часто она так надолго к тетке уезжает? — гнула свое Дуся.

— Ну… так надолго еще не было, дня на два-три бывало… То есть что вы хотите сказать? — забеспокоился Херувимский.

— То и хотим сказать! — начал прямой Лебедкин, но Дуся дернула его за рукав.

— Ну так или иначе, ваша жена последняя видела пропавший медальон. Вы ведь к нам обратились? Значит, мы должны ее допросить. А как это сделать, если вы даже не знаете, когда она вернется? И связаться с ней не можете…

Дуся перевела дыхание и добавила:

— Вот скажите, вещей она много с собой взяла?

— Можно посмотреть… — Все отправились в спальню.

Спальня выглядела бы поопрятней, если бы не валялась рядом с кроватью на стуле старенькая пижама в полоску, увидев которую Лебедкин едва сдержал насмешку. Он в толк взять не мог, как это нестарый мужчина может спать в пижаме. Да еще в такой. Впрочем, он тут же сказал себе, что это не его дело.

Дуся раздернула плотные занавески и подошла к встроенному шкафу.

В левой половине аккуратно висели выглаженные мужские рубашки, пара пиджаков, серый костюм в пластиковом пакете — видно, что только из химчистки, ровной стопкой лежали джемпера и свитера разной степени молодости: сверху поновее, снизу — более поношенные, но все чистые, тщательно сложенные. Что и говорить, жена Херувимского была женщиной аккуратной.

В правой половине же было пустовато. Обычно бывает наоборот, у женщины всяко одежды больше.

Висели справа парочка явно не новых платьев, синий пиджачок с вытянутыми рукавами, юбка с отпоровшимся подолом…

Дуся мигом сообразила, что все эти вещи висят в шкафу давно и руки у хозяйки не дошли с ними что-то сделать — либо в порядок привести, либо бедным отдать, но перед этим тоже хоть подол у юбки подшить, а то неудобно.

То есть ясно, что хозяйка вещи эти оставила как ненужные, бесполезные. А остальную одежду взяла. И, судя по тому, что не нашла Дуся в шкафу того желтого платья в лиловых ирисах, летнюю одежду хозяйка взяла тоже.

Ага, в зимнюю деревню к тетке… Ну-ну.

Дуся оглянулась на своего напарника, но Лебедкин смотрел непонимающе. Ну да, эти мужчины таких мелочей не замечают. Ладно, потом поговорим.

— Не дойдем мы к ночи до того скита! — проговорил старый паломник, остановившись и опершись на суковатый посох. — Придется нам, вьюнош, в лесу заночевать!

— В лесу? — переспросил молодой странник, опасливо оглядевшись по сторонам. Вокруг них был глухой черный ельник, заваленный буреломом, через который с трудом пробивалась узкая извилистая тропа. — Где ж тут ночевать? Тут и укрыться-то негде!

— Господь, вьюнош, нигде нас не оставит. Мы ведь странники, Божьи люди, нам любой кусток — что родной дом…

— А может, и успеем дойти до темноты… — протянул молодой, — коли ты, дядя, не будешь вечно останавливаться…

— У меня, вьюнош, ноги уже старые, я на этих ногах все святые места обошел… и на Светлояр-озере был, и в Печорах, и у Иверской Божьей Матери…

— Обошел, да не дошел… — огрызнулся молодой странник. — А ты не слышишь, дядя, вроде какой-то голос в лесу раздается?

— Какой еще голос? — Старик насторожился, прислушался, перекрестился. — Никак и правда голос… это, вьюнош, не иначе как леший нас заманивает…

И правда, из ельника доносился какой-то жалобный стон.

— Леший? А мне слышится, что человек… надоть, дядя, поглядеть — может, живая душа о помощи просит!

— Не ходи, вьюнош, не надо! Точно тебе говорю — леший это! Заманит в лес, и конец тебе! А может, не леший, так тогда рысь… это еще хуже будет…

Молодой паломник, однако, не слушал старого спутника. Он устремился в чащобу, проламываясь сквозь подлесок.