Меделень

- Да ничего, папа. Я тебе мешаю. Я вижу, тебе надо работать.

- Когда же ты вырастешь, Ольгуца?

- А что, папа?

- Мы с тобой будем вместе работать.

- Вот хорошо, папа! Мы будем все время смеяться и пить кофе!

- Да... Уж мы повеселимся!

- Но мы будем и делом заниматься, - сказала Ольгуца, поднимая брови.

- А как же иначе?!

- Ты мне будешь диктовать, а я буду записывать... а когда я устану, я буду диктовать, а ты записывать... И тебе не нужен будет секретарь!

- Я тебе поручу принимать клиентов.

- Клиенток, папа. Уж я им покажу!

- Ты права! Клиентки ужасны! Они должны были бы платить вдвойне.

- Папа, женщина, которая сидит в гостиной, собирается разводиться?

- С чего ты взяла?

- Она все время вздыхает, папа! Такая противная: она хотела меня поцеловать!

- Подумать только!

- Правда, папа! Что я ей?.. И почему только женщины все время целуются?

- Это их основное занятие!

- Я никогда не буду целоваться!

- И даже папу не поцелуешь?

- Ты - совсем другое дело!

- Хорошо нам с тобой вдвоем, Ольгуца!

- Жалко, что ты взрослый, папа. Мы бы с тобой вместе играли! Я бы хотела, чтобы мы были братом и сестрой.

- Мы ведь друзья.

- Но я не даю тебе работать, папа! Я пойду.

- Куда?

- В гостиную.

- К мадам Блюмм?

- Ничего, папа!.. Ты работаешь, а она вздыхает! Я буду играть гаммы, пока ей не захочется плакать!

- Браво, Ольгуца! А потом мы отправим ее на вокзал.

- Да, папа. Обязательно отправим.

- И вместе наведем порядок в кабинете!

Ольгуца улыбнулась. Уж она-то знала, что такое наводить порядок!

- Вот какой у тебя отец, Ольгуца!

- Папа, тебе не надо было быть отцом... Но ты очень хороший - такой, какой ты есть!

- По вкусу тебе?

- Да, папа... Как будто я получила тебя в подарок от деда Георге!

* * *

Столовая была наводнена цветной паутиной, как любая швейная мастерская: в этой мастерской изготовлялось школьное приданое Дэнуца. Одержимая периодическими приступами ярости, которые каждый раз вспыхивали с новой силой, швейная машина то пускалась вскачь, то вдруг останавливалась и замолкала, чтобы начать все сначала, - подобно жене, что гневно ругает своего мужа.

Этническая и профессиональная словоохотливость швеи, которая по такому важному случаю была выписана из Ясс, не находя никакого отклика, обернулась сумрачной молчаливостью, и только ритмичное движение ног, нажимавших на педали машины, да еще ярко-рыжая копна волос говорили о ее присутствии.

Госпожа Деляну, в ослепительно белом фартуке сестры милосердия, с клеенчатым сантиметром на шее и с ножницами в руке, сосредоточенно кроила на раздвинутом столе.

Моника, сидя у окна на стуле с двумя подушками, низко склонившись над работой, вышивала на носовых платках инициалы Д.Д. - то есть: Дан Деляну. Это имя в скором времени должно было появиться на страницах классного журнала.

Первое Д. получалось у Моники чуть ниже и меньше, чем второе, потому что даже ее руки отказывались называть его иначе, чем: Дэнуц.

Но если бы кто-нибудь знал истинную правду!.. Д.Д., то есть: Дэнуц Деляну... Иголка едва не выскользнула из рук Моники. Истинная правда яркой гвоздикой горела на ее личике, низко склонившемся над работой... Д.Д. - ведь это... "дорогой Дэнуц...".

Две вышитые буквы были первым любовным посланием Моники.

- Моника, ты не видела выкройку?

Моника вздрогнула и уронила на колени платок. Вместо нее ответила, приветливо улыбаясь, веснушчатая мадемуазель Клара, которая знала все на свете, даже местонахождение выкройки.

"Кто тебе позволил меня поцеловать?" - рассердился Дэнуц, когда она поцеловала его в саду.

"Кто тебе позволил полюбить меня?" - рассердился бы Дэнуц, если бы узнал правду.

"Дорогой Дэнуц..."

Да. Кто ему позволил быть любимым?

Она улыбнулась... Кто знает! Быть может, Дэнуц и позволил бы ей полюбить себя...

* * *

- Деточка!

- До-о, - гулко отозвался рояль.

Мадам Блюмм только покачала головой.

Мизинцем левой руки и большим пальцем правой Ольгуца яростно отбивала двойное "до" на левой стороне клавиатуры, нажимая и на педаль. Басистый рокот грома в горах прокатился по гостиной и ударился об окна и зеркала.

Ольгуца намеревалась устроить шотландский душ барабанным перепонкам посетительницы. Гамма начиналась в быстром темпе, звучала все выше и выше, пока, с помощью педали, не превращалась в бурю оглушительных звуковых вибраций, в непрерывный звон в ушах, как после приема хинина, потом вдруг переходила на басовые ноты и снова на высокие, и так до бесконечности...

Звуковые стенания все нарастали... И внезапно сменялись зверским рычанием, отдаленно напоминающим разнузданную драку обитателей жалкой ночлежки.

Наконец Ольгуца опустила педаль. Буйная гамма смолкла... Комнату окутала блаженная тишина, словно аромат цветущей липы... Потом едва слышно, с иезуитской вкрадчивостью, монашеская процессия обычной гаммы прошла через гостиную.

Ольгуца прислушивалась и присматривалась.