Медичи

«Откуда ко мне эта дружба Борджиа? — подумал Лоренцо, оставшись один и в изнеможении опускаясь в кресло. — Мы дружелюбно встречались с ним, но я никогда не думал, что он первый в минуту большой опасности протянет мне руку помощи. Кардинал Родриго не такой человек, чтобы делать что-нибудь даром и без основания, а поддержка, которую он мне предлагает, может быть очень опасной для него… Ну, конечно, он ненавидит графа Джироламо, который держит себя повелителем в Риме и оскорбляет старинных аристократов своей заносчивостью, противился избранию Сикста, хочет вернуть Борджиа прежнее величие и помышляет, вероятно, когда-нибудь надеть тиару. Он мой друг, потому что Джироламо мой враг, и хочет на будущее обеспечить себе мою благодарность. Конечно, это так, а дружба, основанная на общей вражде, пожалуй, самая верная. Его совет разумен, а впоследствии может стать еще более полезным. Во всяком случае, он верит в мою будущность, значит, и мне не надо терять мужества».

Лоренцо позвал лакея и, опираясь на его руку, поднялся к матери.

— Мужайся, сын мой! — сказала донна Лукреция, обнимая его. — В тяжелом испытании все-таки видна рука Божья, спасшая тебя от убийц.

— Я не теряю мужества, матушка, и сделал все, что требовал в эту минуту долг к родине, поэтому прости, что только теперь пришел к тебе.

— Не говори об этом. Нужды отечества важнее матери! А Джулиано, наш бедный Джулиано!.. Он истек кровью под ударами проклятых убийц.

— Господь призвал его! — сказал твердым голосом Лоренцо. — Теперь не время скорбеть и оплакивать умерших. Я предвижу, что нас еще многое ожидает, на что потребуются все мои силы. В Риме не перестанут нас преследовать, то, что произошло, было лишь первым нападением… Но у меня и в Риме нашлись друзья. От тебя, матушка, у меня нет тайн…

И Лоренцо рассказал ей о кардинале Борджиа и передал свой разговор с красавицей Лукрецией. Лицо почтенной матроны приняло суровое выражение.

— Лукреция Фаноцца де Катанеи? — переспросила она, когда он закончил. — Это сестра любовницы кардинала. Такую гостью мне было бы нежелательно принимать у меня в доме.

— Ее сестра Роза Фаноцца, говорят, тайно обвенчалась с кардиналом, — возразил Лоренцо. — Ее дети носят фамилию Борджиа.

— Разве тайный брак кардинала, служителя церкви, не есть преступление? — заметила ему мать.

— Безбрачие священников не догмат веры. Папа его ввел и может опять отменить или позволить исключение из этого правила. Это дело совести кардинала, о котором не нам судить, а Лукреция Фаноцца не ответственна за свою сестру Розу. Если священник решил поднять кинжал на меня, то это, конечно, худшее преступление, чем тайный брак кардинала. Во всяком случае, она явилась другом в минуту несчастья, поэтому я прошу тебя, матушка, поласковее принять ее в нашем доме.

— Ты прав, сын мой, нам нужно оружие для борьбы, а служение отечеству освящает всякое оружие. Я не забываю об этом. Мать того, кто является опорой и надеждой находящегося в опасности отечества, не имеет права раздумывать, если надо спасать родину. Иди, отдыхай, не запускай свою рану, чтобы выступить во всеоружии, когда настанет время.

Лоренцо нагнулся, она поцеловала его в лоб и благословила.

Козимо проводил Лукрецию через длинный коридор в отведенные ей роскошные покои.

— Я сейчас позабочусь о ваших слугах и лошадях, — сказал он, — а донна Кларисса отдаст в ваше распоряжение несколько служанок.

— Моему Пикколо дайте помещение поблизости. Вы знаете ведь, что он ко мне привязан, как собачонка, и умрет, если будет вдали от меня.

Потом она взяла Козимо за руку и посмотрела в глаза, точно хотела проникнуть в душу.

— Мы поклялись в дружбе, когда расстались у Порта-дель-Пополо в Риме. Я твердо помню эту клятву, и если вы не забыли ее, то должны позволить мне высказать вам участие и утешение в том горе, которое разрывает вам сердце.

Он испуганно взглянул на нее и со слезами на глазах сказал глухим голосом:

— Как я могу предаваться моему горю, когда Лоренцо подает мне пример геройского мужества? У тела убитого брата он не забывает свой долг.

— Смерть еще не самое худшее. Гораздо тяжелее разочарование, причиненное изменой.

— Не говорите этого… Я никогда не поверю в измену! — почти сурово вскричал он. — Джованна повиновалась только насилию…

— Разве любовь можно насиловать? — воскликнула она с разгоревшимися глазами. — Маляспини не мог заставить ее повиноваться. Мне жаль разрушать вашу мечту, но правда — лучшее лекарство во всех страданиях. Я никогда не пойму и не поверю, чтобы можно было принудить к измене в любви!

— О Боже, неужели вы правы? Неужели моя жизнь окончательно разбита? — с отчаянием вскричал Козимо.