Медичи

— Я с радостью исполню ваше желание, — сказал Боттичелли и прибавил с улыбкой: — Не сомневаюсь, что мой портрет стяжает благородному Джулиано любовь и восхищение, если вы захотите его послать далеким друзьям.

Лоренцо пытливо взглянул на художника, но ответил равнодушным тоном:

— К счастью, у нас много друзей за границей, с которыми, однако, нам редко приходится видеться. И мне приятно было бы дать им вполне похожий портрет моего брата.

Боттичелли поклонился с улыбкой, и разговор был прерван приходом монаха-доминиканца, которому лакей без предварительного доклада открыл дверь.

Это был еще молодой человек, стройный, с желто-бледным лицом, сильно выдающимся носом, большим красивым ртом и темными, несколько впалыми глазами. Его густые волосы были под белым покрывалом, спускавшимся на грудь и на спину. Белая сутана и черный плащ со спущенным капюшоном висели складками на его тощей фигуре.

Он мельком окинул взглядом присутствующих и слегка наклонил голову перед Лоренцо.

— Меня очень радует, почтенный брат, — сказал Лоренцо, — что вы посетили меня перед своим отъездом и предоставили мне возможность познакомить вас с моими друзьями — с ученым Калкондиласом, с оратором Полициано и с художником Сандро Боттичелли, который только что принес мне эскиз чудной картины, предназначающейся для церкви Санта-Мария Новелла. Брат Джироламо Савонарола, — продолжал он, пока присутствующие почтительно кланялись, — приехал по делам своего монастыря в Болонье и привез мне поклон от их почтенного настоятеля. Вы охотно посмотрите на эту картину, брат Джироламо, так как художественные изображения Священного Писания столь же содействуют распространению и укреплению веры, как и горячая речь, которой вы так мастерски владеете.

Монах посмотрел на картину, потом его лицо приняло суровое выражение, и он сказал, качая головой:

— Картина прекрасна, этого отрицать нельзя, и изображение поклонения волхвов Спасителю должно, конечно, наполнять сердца любовью ко Всевышнему, но я вижу по этой картине, что кистью художника руководила не одна преданность священному сюжету, а также и земное тщеславие. Я вижу тут вашего брата Джулиано и вашего деда Козимо, которого узнаю по другим картинам.

Его глаза загорелись, и низкий, грудной голос мощно и громко звучал, когда он продолжал:

— Не таким духом должна быть проникнута картина, предназначенная для служения Богу. Я надеюсь и желаю, чтобы ваш дед и ваш брат были одушевлены той же верой и смирением, которые привели волхвов к яслям в Вифлееме, но это не требует картинного представления перед глазами всего народа. Эта картина — прославление грешных людей, что противоречит смирению, которое лишь одно ведет к источнику вечной любви и милосердия. О нем возвестил ангел в ту священную ночь, и звезда привела волхвов с Востока к смиренному месту рождения Спасителя мира, где сам Бог принял земной образ, чтобы искупить грех всего человечества своими страданиями и смертью. Гордому фарисею не место там, где сам Бог милостиво подал руку кающемуся мытарю.

Монах говорил спокойно и медленно, резко отчеканивая каждое слово, но вся речь его дышала огнем.

Боттичелли не сразу нашелся что ответить на строгую критику своей картины, а Лоренцо сказал мягко и почтительно:

— Вы, может быть, слишком строго судите, почтенный брат. На этой картине нет моего изображения, и я только что говорил об этом почтенному Сандро, который не отвел мне места на картине, чтобы избежать всякого намека на лесть, так как я пользуюсь, может быть и незаслуженно, особенным доверием народа в управлении республикой. Если он отвел такое почетное место моим родственникам у места рождения Спасителя, то это, вероятно, чтобы показать потомству, что дух смирения, приведший волхвов в Вифлеем, всегда был и будет в нашей семье.

— Именно так, — поспешил сказать Боттичелли, — благородный Лоренцо совершенно верно понял и выразил мою мысль. На этой картине, уважаемый брат, выражается не только благородное признание прошлого дома Медичи, но и ручательство за его будущее…

— Которое мое потомство несомненно выполнит, если хочет быть достойным меня, так же как я стремлюсь быть достойным моих предков, — проговорил Лоренцо.