Медленное убийство

Очнулась я в постели, точнее, меня разбудил оглушительный собачий лай, временами срывавшийся на щенячье поскуливание. Я открыла глаза, с удивлением обнаружила себя под одеялом, в ночной рубашке, в той же комнате, где уже не раз ночевала. Чувствовала я себя такой разбитой, словно меня в камнедробилке несколько раз прокрутили, но собралась с силами и, встав, подошла к окну – когда собаки лают, это же не просто так. Я оказалась права, Джим не просто так надрывался, а от радости – любимый хозяин вернулся. Алексей Ильич стоял на дорожке, а алабай – перед ним на задних лапах, оказавшись намного выше его, и все пытался лизнуть хозяина в лицо, а тот смеялся и уворачивался, но при этом гладил пса и трепал его за уши. Но тут раздался сдвоенный вопль и во двор выскочили дети. «Ну, пора и мне собираться, – подумала я. – Сейчас Шестопалов захочет узнать, что и как, и чем скорее я ему все расскажу, тем быстрее попаду домой, потому что там всяко лучше, чем в гостях». И опять контрастный душ, который добавил мне немного бодрости, но, чтобы окончательно прийти в себя, мне явно потребуется не один день.

Когда я спустилась вниз, все были уже в сборе. Как и предсказывал Дмитрий Васильевич, сидевший на диване Шестопалов был облеплен со всех сторон: по бокам от него устроились дети с котами на руках, на коленях у хозяина юлой вертелась Дуся, тоже норовившая лизнуть его в лицо, а Джим лежал, положив голову ему на ногу, и млел от счастья. Настя млела от счастья в одном кресле, а в другом сидел Дмитрий Васильевич с, как всегда, непроницаемым выражением лица. Егора видно не было – наверное, не по чину ему на домашних праздниках присутствовать, а доносившееся со стороны кухни позвякивание посуды говорило о том, что ужин не за горами.

– С возвращением домой вас, Алексей Ильич, – сказала я, спустившись с лестницы.

– Добрый вечер, моя спасительница Татьяна Александровна, – отозвался он. – И рад бы встать, чтобы руку вам поцеловать, так не выпустят же.

– Ну, это не моя заслуга, а наша общая, потому что без помощи Насти и всех Ушаковых я бы, может, и справилась, но не так быстро, – деликатно ответила я.

– У вас очень утомленный вид. Замучались вы с этим делом? – спросил он.

– Ну, ты, Ильич, и скажешь тоже, – раздался со стороны кухни голос Дарьи Михайловны. – Она же днем не ела, а ночью не спала! Ее сегодня сюда чуть живую привезли. Егор ее на руках в комнату поднимал, а она и не проснулась – так умаялась! Раздева…

– Надеюсь, не он меня раздевал? – перебив ее, воскликнула я.

– Еще чего? – возмутилась она. – Мы с Настасьей Кирилловной. Только вы ведь опять-таки не проснулись! И в чем только душа держится?

– Михална, скажи лучше, ужин скоро будет? А то я отощал на больничных харчах, – вернул ее к прозе жизни Шестопалов.

– Так готово уже все, только накрыть осталось, – сварливо ответила она.

За стол сели все, кроме нее – она подавала, приносила, уносила, убирала, а вот ее муж чувствовал себя совершенно свободно, как равный. Естественно, за ужином мы о деле не говорили, а вели светский разговор о погоде, карантине, кошках, собаках. Но вот, когда мы встали из-за стола, детей тут же отправили наверх, и они хоть и возроптали, но бурно протестовать в присутствии своего дедушки Димы не решились и ушли в обнимку с котами. Попытались еще и Дусю взять, но она отчаянно сопротивлялась и отстояла свое право быть с хозяином. Мы перешли в кабинет, куда Дарья Михайловна принесла всем чай, а мне кофе, и вот там Шестопалов, сразу став серьезным, спросил у меня:

– Татьяна Александровна, я по дороге сюда выпытал у Егора, кто все это затеял, и он сказал, что Кошкин. Это настолько невероятно, что не укладывается у меня в голове. Скажите, это правда?

– Как я поняла, с Дмитрием Васильевичем вы еще не говорили? – спросила, в свою очередь, я, и он покачал головой. – Значит, ничего не знаете. Я понимаю, что вам больно это услышать, но это правда. За всеми вашими муками и смертями ваших близких стоит Кошкин.

– Но зачем? – почти крикнул Алексей Ильич. – Чего ему не хватало?