Медленные пули

Я боролась с ним, но он был гораздо сильнее. В том движении, которым он оттолкнул меня, не ощущалось намеренной жестокости – он сделал все настолько деликатно, насколько позволяли обстоятельства, – но в итоге я осталась лежать в пыли на спине, глядя, как он снимает шлем и делает последний глубокий вдох, впуская в легкие разреженный, холодный воздух Марса.

Он сделал несколько шагов по направлению к модулю – кожа приобретала синюшный оттенок, глаза стекленели, – а затем пошатнулся и вскинул руку, потянувшись пальцами к «Гидре». Потом скафандр, должно быть, одеревенел, лишив его возможности двигаться.

Он стал похож на статую, простоявшую здесь много лет.

Это просто невозможно, повторяла я себе. Должны же здесь быть спасатели, которые не позволяют вытворять подобное, и не только в неподходящей для дыхания атмосфере; должны быть строгие правила, гарантирующие, что прокатные скафандры проверяются и перепроверяются на соответствие; должна быть двойная и тройная защитная система.

Но, подозреваю, те скафандры, которые нам дали, не дотягивали до столь высоких стандартов.

Он умер, однако сейчас это значит даже меньше, чем значило давным-давно. Его достаточно быстро затащили внутрь, и хотя он сильно пострадал от марсианской атмосферы, хотя обнаружились обширные неврологические повреждения, все можно было бы исправить, имея время и – что гораздо важнее – деньги.

– Кстати, кто этот старик? – спросили меня врачи, после того как я договорилась со своей компанией об оплате медицинских услуг, независимо от того, сколько времени потребуется.

Об этом, к слову сказать, пришлось поспорить, особенно после того, как я заявила, что статьи пока не будет.

– Не знаю, – ответила я. – Он так и не назвал своего имени, но был очень интересным собеседником.

Медик улыбнулся:

– Мы проверили генную карту, однако старикана нет ни в каких списках. Конечно, это ничего не значит.

– Верно. Многие люди с криминальным прошлым исчезли за время беспорядков.

– Точно, – сказал медик, уже утратив интерес к теме.

Врачи продолжали называть его стариком, но я поняла причину, как только увидела лежащее в коме тело. Он действительно выглядел гораздо старше, чем казался мне в любом из трех своих воплощений, словно даже соответствие среднему возрасту было иллюзией.

Кома была глубокой, операции по восстановлению мозга проводились медленно и скрупулезно. Поначалу я внимательно следила за успехами, справлялась о нем каждую неделю, затем каждый месяц. Но ничего не происходило: он так и не выказывал признаков выздоровления, и все традиционные методы, способные вернуть разум к жизни, не приводили к успеху. Медики снова и снова предлагали, как они это называли, «назначить день», однако до тех пор, пока от моей компании поступали средства, были не против тратить время впустую.

Я справлялась о его состоянии каждые полгода, затем, кажется, раз в год.

А жизнь, конечно, продолжалась. Я никак не могла придумать достойное завершение этой истории – во всяком случае, пока главный герой остается в коме, – поэтому статья просто лежала в столе и я занималась другими темами. Некоторые были довольно важными, и спустя какое-то время я отправила историю Джима Гроссарта в нижний ящик стола: выстрел наугад, который не достиг цели. И даже начала сомневаться, встречалась ли с ним вообще. А после этого оставалось только окончательно забыть о нем.

Сомневаюсь, что вспоминала его хоть на мгновенье за последние два или три года.

До сегодняшнего дня.

Время от времени я заглядываю в кафе «Ленивцы». Теперь это довольное популярное среди журналистов заведение, место, где можно уловить отголоски слухов раньше остальной стаи.

И он был там, сидел, глядя на дайверов, примерно у того же окна, где и Джим Гроссарт десятью годами раньше. Я увидела выражение его лица, отраженного в стекле: спокойное, критически-беспристрастное, словно у судьи на крупном спортивном состязании.

Лицо молодого человека, которого я узнала, хотя и видела только на фотографиях.

Я долго смотрела на него. Может, это был просто генетический выверт, в результате которого появился человек, похожий на Джима Гроссарта в молодости, но я сомневалась. Дело было в том, как он сидел, в его застывшей, слегка официальной манере держаться. Вот только это не Джим, правда?

Мануэл д’Оливейра.

Я слишком долго смотрела на него, мой взгляд привлек его внимание, и вот мы уже изучали отражения друг друга через весь зал. Он не повернул головы от окна, но спустя несколько мгновений улыбнулся и кивнул.

Бар в тот вечер был полон, и передо мной колыхалось море людей, перекрывая обзор.

Когда они расступились, столик был пуст.

На следующий день я связалась с больницей – прошло уже два года с тех пор, как я делала это в последний раз, – и мне сообщили, что старик наконец-то пришел в сознание. В нем не было ничего необычного, сказали мне, никаких отклонений в психике.

– И что было потом? – спросила я.