Медноголовый

Он подошёл к окну и широко его распахнул. Пушечная пальба раскатисто гремела вдали, затихала и усиливалась, поддержанная новыми батареями.

— Может, пушкари тренируются? — с сомнением предположил Пинкертон.

— Дайте мне коня, и я мотнусь посмотрю. — вызвался Натаниэль.

Старбаку до зарезу требовалось побыть одному, чтобы собраться с мыслями и решить, что делать дальше теперь, когда его покровитель отдал Богу душу. Ему представился д’Эмон, лежащий на кровати с ехидной усмешкой на мёртвых устах в ветхом, рассыпающемся от старости и сырости доме. Возможно, седой оставил записку, выгораживающую Старбака? Почему-то Натаниэлю это казалось маловероятным, и его продрал, несмотря на жару, холодный озноб.

— Возьми мою лошадь. — предложил Джеймс.

— Но к шести будь здесь, как штык. — предупредил Пинкертон, — В шесть придёт парень, который перевезёт тебя через реку.

— К шести, так к шести. — кивнул Натаниэль и, томимый страхом и неопределённостью, побрёл в конюшню.

Пинкертон занял его стул и занялся остатками курицы:

— Славный юноша у тебя брат, Джимми. Славный, только очень уж чувствительный.

— Всегда этим отличался. А табаком с алкоголем усугубляет природную слабость своей нервной конституции.

Пинкертон лукаво ухмыльнулся:

— Я ведь ими тоже не пренебрегаю, Джимми.

— Вы — крепко сложены, сэр, а мой брат субтилен. Такие люди, как мы с вами, сэр, страдают от болезней печени, почек, желудка. Такие же, как мой брат, склонны к заболеваниям нервического характера. Он в этом похож на нашего отца.

— Эх, здорово быть образованным. — позавидовал Пинкертон с набитым ртом, не обращая внимания на звуки канонады, — А вот моя бабушка, царство ей небесное, часто говаривала, что нет на белом свете хворобы, которую не излечил бы глоток доброго виски. Ты с ней, возможно, не согласишься, Джимми, но она прожила долгую жизнь и на здоровье не жаловалась.

— Почему же не соглашусь? — хмыкнул Джеймс, — Ни один разумный человек не станет отрицать целительную силу спиртного, но прискорбно, когда его хлещут, как воду.

— Ты имеешь в виду брата?

Джеймс вздохнул:

— Нат — заблудшая душа. Он свернул не на ту дорожку и слишком долго по ней прошёл, прежде чем одумался. Теперь ему придётся долго идти в обратном направлении и лишь тогда ему откроется путь к спасению.

— Ну да, ну да. — пробормотал Пинкертон.

Он не любил, когда его начальника канцелярии прошибало на проповеди. При этом шотландец отдавал себе отчёт, что редкие приступы душеспасительной словоохотливости Джеймса — невеликая цена за тот идеальный порядок, который майор Старбак навёл в делопроизводстве службы.

— Мы можем помочь Нату утвердиться на истинном пути, сэр. — продолжал Джеймс, — Он будет нелишним на должности у нас в бюро, сэр. Персонала нам катастрофически не хватает. Туда хотя бы взгляните!

Он ткнул пальцем в сторону груды неразобранных телеграмм.

— Пусть смотается в Ричмонд, — сказал Пинкертон, — и подумаем над этим. Обещаю.

Шотландец повернулся к окну и нахмурился:

— Что-то артиллеристы чересчур разошлись. Уж не затеяли южане наступление?

— Мы бы знали, сэр. — дёрнул плечом Джеймс.

За несколько дней до наступления со стороны противника начинали перебегать дезертиры, приносившие весть о готовящейся операции, но последние пару суток никто линию фронта, установившуюся между двумя армиями, не пересекал.

— Ты прав, Джимми. — Пинкертон опять склонился к тарелке, — Может, на канонерках муштруют орудийные расчёты. Ничего, скоро мы будем располагать самой точной и подробной информацией о намерениях врага.

Он углубился в передовицу джексонвилльского «Рипабликэна» недельной давности, хвастливо повествующую об очередном «прорывателе блокады», обведшем вокруг пальца военные суда северян у южнокаролинского побережья. Судно привезло ткани из Генуи, французскую обувь, британские капсюли, малайскую гуттаперчу и одеколон.

— На кой чёрт южанам одеколон? — изумился Пинкертон, — В какой отрасли военной промышленности они собираются его применять?

Джеймс не ответил, сосредоточенно поглощая бекон с хлебом.

Дверь распахнулась от хорошего пинка, и в комнату влетел высокий полковник с суровой физиономией. Его форма и сапоги были обильно заляпаны дорожной грязью, свидетельствуя, что полковник скакал верхом издалека.

— Вы кто такой? — осведомился Пинкертон, глядя на незнакомца поверх газеты.

— Торн. Подполковник Торн из ведомства генерального инспектора. Вы кто?

— Пинкертон.

— Ладно, Пинкертон, где Старбак?

— Сэр? — Джеймс встал, стаскивая с шеи салфетку, — Я — Старбак.

— Натаниэль Старбак? — с нажимом уточнил Торн.

Джеймс покачал головой:

— Нет, сэр, я его брат.

— Да к чёрту! Где Натаниэль Старбак? Вы его арестовали?

— Арестовали? — брови Пинкертона поползли вверх.

— Я телеграфировал вам вчера. Вы телеграмм не читаете, что ли? — в голосе Торна звучала горечь. Письмо Делани с сообщением, что Старбак — предатель, слишком долго лежало на столе в Вашингтоне, — Так где же он?

Джеймс слабо махнул за спину:

— В конюшне. Наверно.

— Ведите меня туда! — приказал Торн, доставая из кобуры револьвер и прилаживая на один из шпеньков барабана колпачок капсюля.