Медноголовый

Ночью к Джону Скалли явился священник. Он был стар, но сохранил не по возрасту пышную седую гриву. Кожа на его аскетическом лице была загорелой до черноты, как будто он провёл немало лет, миссионерствуя в жарких странах. При этом облик падре нёс на себе отпечаток некой потусторонней просветлённости. Так, наверно, мог бы выглядеть смертный, одним глазком успевший заглянуть за грань и точно знающий, что там его ожидает лучший мир. Святой отец сел на койку и, достав из портфеля обтрепавшийся по краям омофор, благоговейно поцеловал расшитую ленту перед тем, как повесить на шею. Осенив крёстным знамением приговорённого, он представился:

— Я — отец Малрони. Родом из Галоуэя. Хочешь исповедаться, сын мой?

Скалли преклонил колени:

— Прости меня, отче, ибо я грешен. — он перекрестился.

— Продолжай, сын мой. — изрёк отец Малрони голосом звучным и сочным, каким только и можно бичевать пороки под высокими сводами католических соборов, — Продолжай.

— Я исповедовался последний раз лет десять назад, — несмело начал Скалли, но затем его прорвало, и признания во всех его мелких прегрешениях посыпались, как из худого мешка: обжуливание шлюх, богохульства, прикарманивание казённых средств, враньё и манкирование обязанностями доброго христианина.

— Моя матушка всегда говорила, что я плохо кончу. Так и вышло. — под конец маленький ирландец хлюпал носом и всхлипывал.

— Мир тебе, сын мой, мир. — голос патера обволакивал и убаюкивал, — Раскаиваешься ли ты в своих грехах?

— Да, отче. О, Господи, да. — Скалли, не стесняясь, плакал.

Он опустил голову на руки, а руки лежали на коленях священника. Лицо отца Малрони не выражало ничего. Ладонь его с узловатыми длинными пальцами слегка поглаживала шевелюру Скалли, а взгляд медленно скользил по беленым стенам узилища от лампы до зарешечённого оконца. От слёз кающегося ирландца на коленях ветхой сутаны патера образовалось мокрое пятно.

— Я же не заслужил смерти, отче? — рыдал Скалли.

— Тогда за что же они намерены тебя повесить, сын мой? — вопросом на вопрос ответил отец Малрони, продолжая гладить волосы Скалли, — Что же такого дурного ты совершил?

И Скалли без утайки поведал о том, как к нему и Прайсу Льюису обратил Аллен Пинкертон с просьбой пробраться на Юг и выяснить судьбу своего пропавшего агента, лучшего агента, какого только имел Пинкертон; Пинкертон клялся, что вынужденные заигрывать с англичанами конфедераты в случае провала пальцем побояться тронуть британских подданных, а южане, и вправду, пальцами в них не тыкали, а сразу обрекли на виселицу.

— Да, сын мой, ты не заслужил виселицы. — с долей негодования оценил ситуацию отец Малрони, — Ты всего лишь стремился помочь попавшему в беду ближнему. Ведь это так?

Пальцы его гнали прочь страхи Скалли.

— Так что же, отыскали вы вашего пропавшего?

Ирландский акцент в речи священника усилился. Видимо, старик устал.

— Отыскали, отче. Он заболел. Острая ревматическая лихорадка. Должен был жить в отеле «Баллард-хаус», но из-за хвори перебрался в «Монументал», и мы потратили на поиски целый день. Слава Богу, за беднягой есть кому присмотреть. Одна из дамочек Пинкертона.

Отец Малрони остановил поток слов движением руки:

— Бедный человек. Ты говоришь, он болен?

— Не может ни повернуться, ни двинуться, отче. Очень страдает.

— Скажи мне его имя, сын мой, чтобы я мог молиться за этого несчастного. — кротко попросил священник и, почувствовав, что Скалли колеблется, добавил, — Это исповедь, сын мой, а тайну исповеди священнослужитель уносит с собой в могилу. То, что ты скажешь, на исповеди, останется между мной, тобой и Всемогущим. Так что ты можешь смело называть мне имя болящего, дабы я мог молить Создателя о ниспослании исцеления.

— Вебстер, отче. Тимоти Вебстер. Он — настоящий разведчик, не чета нам с Прайсом. Да мы с Прайсом, собственно, и не хотели лезть во всю эту тайную кухню, просто оказывали услугу Пинкертону. Приехали выяснить, что случилось с Вебстером. Вот уж кто настоящий разведчик! Лучший из лучших!

— Буду молиться за него. А женщина, что ухаживает за ним, как её зовут, сын мой?

— Хетти Лоутон, отче.

— Буду молить Господа и за неё тоже. Ответь мне, сын мой, этот майор-тюремщик, как его… Александер, да? Он упоминал о каком-то письме, найденном у тебя.

— Да, отче. Мы должны были пустить письмо в ход, если Вебстера не найдём, — описав стойку в вестибюле собора святого Павла, под натянутую крест-накрест тесьму которой следовало подсунуть послание, Скалли жалобно спросил, — Ну, какой вред от того, чтобы принести в церковь письмо, отче?

— Никакой, сын мой.

Возложив ладонь на макушку Скалли, отец Малрони назначил ему в знак покаяния четырежды прочесть молитву «Аве, Мария», отпустил грехи на звонкой латыни и пообещал, что будет добиваться помилования собрата-ирландца у южных властей.

— Но сильно не обольщайся, сын мой. Местные не слишком прислушиваются к нам, католикам, да ещё и ирландцам. Эти южане, честное слово, хуже англичан. Нас они не очень-то любят.

— Но вы попробуете? — жалобно вопросил Скалли.

— Разумеется, сын мой.

Перекрестив Скалли, отец Малрони удалился.