Медный страж

Ветер не стихал. Ладьи катились по водной глади, пуская в стороны невысокую волну, из-под носа Детки слышалось мерное журчание. Парус напористо выгибался, ни разу не хлопнув. На палубе тянулась такая же спокойная, мерная жизнь. Моряки, полтора десятка человек, сбившись ближе к корме, играли в кости. Судовая рать почти в четыре десятка мечей, полностью состоявшая из скандинавских наемников, точила клинки, разговаривала, пела протяжные песни, развлекалась с невольницами. Любовод по своему обыкновению купил на каждую команду по две девки, дабы мужи сильно по ласкам не тосковали и во время дорожных остановок глупостей не наворотили. Рабынями оказались европейки — белокожие, стройные, со скуластыми вытянутыми лицами. Блондинка, скорее, была жертвой бесконечной войны норманнов с саксами; другая, рыжеволосая, похожая на римлянку, могла действительно быть потомком разбойничьего народа, низвергнутого в руины доблестными соседями. Ныне Италия — не самое спокойное место. Ритмичные стоны женщин с удивительной точностью сливались со скандинавскими мотивами. Этакий гимн путешествующим викингам.

Еще до заката корабли выкатились на простор какого-то озера, но всего за пару часов прошли в виду берега до нового истока и опять втянулись в волжское русло. Начало темнеть.

На корабле Любовода заполоскался парус. Судно снизило ход, позволяя себя нагнать, с кормы закричали:

— Эй, ведун Олег! Ведом ли тебе человек Будута?

— Помню такого! — крикнул в ответ Середин. — А вам зачем?

— На стоянке ночной поговорим! — закричал сам купец.

— Зачем ночью стоять? — не понял Олег. — Время ведь уходит!

— Так ведь не видно пути! Налететь на отмель можно али на топляк какой!

— А мы лампу зажжем, вы на огонь и идите!

Некоторое время на Мамке молчали, потом купец решился:

— Понял, друг! Вперед идите! Мы следом!

Любовод поотстал на две сотни саженей, потом на его мачте опять поднялся парус.

— Здесь точно резких поворотов не будет? — переспросил кормчего Олег.

— До Ярославля быть не должно, — покачал головой Ксандр. — Но до него еще часов десять пути, коли повезет.

— Тогда оставь вместо себя кого-нибудь и иди отдыхать. Я на носу встану, чтобы опасность какую не прохлопать. Оттуда и буду командовать, коли что не так.

— Как скажешь, хозяин, — не стал спорить Коршунов-младший. — Токмо я еще не устал.

— Зато я в темноте видеть умею.

— А-а, — понимающе кивнул христианин и на всякий случай перекрестился. — Волостя, сюда иди! За меня до рассвета останешься. Хозяина слушай, не дури. Ну, милостью божьей, спокойной вам ночи.

— Фонарь зажгите, а то на Мамке нас не увидят, — напомнил ведун и стал пробираться вперед, перешагивая в быстро сгущающихся сумерках лежащие на палубе тела.

Добравшись до изогнувшегося над форштевнем, деревянного оскалившегося гуся, Олег пробормотал заговор на звериное чутье и в проступившей ясности первого кого увидел — это варяга без штанов, безо всякого смущения пользующего невольницу прямо у Середина под ногами. Хотя, какой может быть стыд, когда на открытой палубе небольшого, в общем, суденышка собрано почти шестьдесят человек и на всеобщем обозрении приходится делать все — от чистки зубов до справления естественных надобностей? Чего ожидать от рабынь, на каждую из которых приходится по тридцать мужиков? Как с ума не сошли от такой участи, и то непонятно.

Ничего не поделаешь, такова она — романтика дальних странствий в понятиях и нравах нынешних времен. Так и тропили люди пути из варяг в греки, открывали Персию и Египет, Британию и Печору. Да и Америку разведывали примерно тем же порядком.

Олег отпихнул варяга вместе с женщиной, присел на борт, опершись рукой на шершавую шею «гуся», глянул вперед.

— Эй, на корме! Левее чуток, к берегу уходим. Еще немного. Теперь прямо держи, на стремнине держимся.

Так и просидел ведун до рассвета, короткими командами помогая удерживать ладью на фарватере, не позволяя сбавить скорость.

Когда из-за горизонта наконец выползло солнце, Олег в первый миг подумал, что в темноте завел корабль не туда, в какое-то море — вода поблескивала от горизонта до горизонта. Но потом он заметил несколько сбившихся в кучу избенок, темнеющих над «морскими просторами», одинокий стог, россыпи раскидистых крон, торчащих из волн то тут, то там, полоски кустарника, обозначающие бывшие берега реки, и сообразил: половодье. Весна. Время, когда земля на Руси становится редкостью, у крылечек к коновязи гости привязывают лодки, а рыбу селяне ловят в сеть, поставленную поперек двора.

— Твоя доля, хозяин… — Подошедший приказчик, низкий и кряжистый, с правым боком, опущенным значительно ниже левого, протянул два ломтя хлеба, между которыми была всунута солонина, и деревянную миску с кислой капустой. Запивать это полагалось, видимо, тем, что течет за бортом.

— И на том спасибо. Александр Коршунов встал?

— У весла ужо…

— Тогда я пошел на боковую.

В каюте с постели подпрыгнула сонная Урсула:

— Где ты был, господин?

— Много будешь знать, малышка, скоро состаришься.

— А что там за женские голоса?