Медный всадник - Это ВАМ не Медный змий...

Но в действительности дело обстоит таким образом, что осмеянный порок всего лишь перестает быть страшным и не осознается в качестве реальной опасности, а значит и в какой-то мере сохраняет свою привлекательность. Достаточно вспомнить с каким упоением Запад смеялся над образами Гитлера и его планами, создаваемых гением сатиры и юмора первой половины ХХ века Чарли Чаплиным. Этот комик много сделал для подготовки общественности Запада ко второй мировой войне и, видимо, не случайно благодарные режиссеры этого трагического глобального спектакля поставили ему памтник в Швейцарии, на берегу Женевского озера. Придет время и, вполне вероятно, подобные памятники будут поставлены Райкину, Альтову, Жванецкому и другим гениям юмора времен “холодной войны”: они также неплохо поработали «на победу», о которой до сих пор с упоением говорят заправилы Запада. Наши юмористы всем своим поведением также демонстрируют окружающим животный строй психики в повседневной жизни, потому что о другом — человечном — не имеют даже представления. Баснописцам прошлого нельзя все это ставить в вину, поскольку они жили и творили в пределах толпо-”элитарной” логики социального поведения, которая доминировала в обществе до середины ХХ века.

Чтобы понять, как это сказалось на самом процессе творчества, необходимо вспомнить, что басня, как устный вид творчества, появилась в очень далекие времена, по крайней мере не позднее чем времена рабовладельческого строя. Рабовладельцы считали рабов «говорящими животными»; рабы же, по своему защищая свое человеческое достоинство, сочиняли истории, в которых их хозяева также выводились в качестве животных. История говорит о том, как Эзоп, собирая на рынке эти шедевры устного творчества, рассказывал их в кругу ближайших друзей своего хозяина-рабовладельца и те с удовольствием над ними смеялись. Другими словами, хотели этого или нет сочинители басен и их рассказчики, но все они в какой-то мере способствовали закреплению в психике человека животного строя психики.

Современным юмористам этого делать непозволительно — они живут впериод времени, когда в обществе активно формируется иная, альтернативная толпо-”элитарной”, логика социального поведения, проявления которой в далеком будущем интуитивно ощущал А.С.Пушкин. По своему он тоже великий баснописец, но уже нового времени, новой логики социального поведения. Как новый Эзоп будущей эпохи, он интуитивно подмечал сходственные черты характера людей и отдельных социальных явлений и мы можем узнать их благодаря разработанной им системе символов. Отсюда загадочность и даже некоторая мистичность многих его бессмертных творений.

Можно сказать, что “Эзоп с его вареным языком” позволял лишь выделить присутствие животного строя психики в поведении человека, но не создавал ориентиров человечного строя психики. И не потому, что не хотел — для этого в толпо-”элитарной” логике социального поведения еще не было условий. Пушкин, как символический ответ русского народа на петровские реформы, явившись в России за столетие до начала процесса смены логики социального поведения, живым эзоповским языком своей музы формировал в коллективном сознательном и бессознательном ориентиры человечного строя психики.

Человек — существо общественное. Индивидуализм, эгоизм, какими бы философскими построениями, претендующими на то, чтобы слыть “памятниками здравой мысли” [4] они не прикрывались, остаются в человеческой культуре конца ХХ века всего лишь проявлениями животного строя психики. Пушкин, видимо, имел об этом представление еще в начале ХIХ века:“Может ли быть пороком в частном человеке то, что почитается добродетелью в целом народе? Предрассудок сей, утвержденный демократической завистью некоторых философов, служит только к распространению низкого эгоизма” [5]

. Этим кратким замечанием Пушкин предвосхищает все обилие многословных объяснений официальной пушкинистики причин непонимания Западом как любви России к Пушкину, так и приверженности ее народов к духу коллективизма, общинности.

Российская интеллигенция, зараженная с петровских времен духом либерализма (который — всего лишь удобное название эгоизма), не внемлет живому языку русского Эзопа и ей непонятен смысл ключей иносказания, данного в 22-х октавном предисловии к «Домику в Коломне».

Язык мой — враг мой: все ему доступно,

Он обо всем болтать себе привык.

Фригийский раб, на рынке взяв язык,

Сварил его (у господина Копа

Коптят его). Эзоп его потом

Принес на стол… Опять, зачем Эзопа

Я вплел, с его вареным языком,

В мои стихи?