Медный всадник. Жизненный путь Этьена Фальконе

– Я так не думаю, – покачал головой его собеседник. – Разумеется, Петр I мог бы поделиться властью с теми, с кем он так сурово расправлялся. Может быть, ему стало бы тогда и полегче. Но это был бы уже не Петр Великий. Петр I никогда не мирился со злом, и жестокость, с которой он искоренял его, являлась благом, истинным христианским милосердием. Не случайно в русских иконах так часто встречается сюжет «Чудо Георгия о змие» – облик бесстрашного воина, побеждающего силы зла, воплощенные в образе змия.

Фальконе с воодушевлением поддержал его:

– Этот сюжет хорошо известен и в Европе. Именно поэтому я поместил змею, как символ подлости и коварства, под копытами своего всадника. Я хотел подчеркнуть этим, что он не тиран, он лишь убил дракона, спас страну, уничтожив зло, которое мешало свободному развитию России.

Лосенко вновь задумался, рассеянно глядя в окно, наконец, будто стряхнув с себя что-то, сказал:

– Змий стал воплощением зла и коварства еще с тех пор, как дьявол в его образе соблазнил первую женщину, а та – Адама, и они вместе познали запретный плод – яблоко познания добра и зла, после чего лишились рая. Как вы думаете, в чем заключалось это знание? В возможности творить себе подобных и в этом превзойти самого Бога?

Фальконе не нашелся, что ответить.

«Скажите, что сильнее, дух или плоть?» – спросил как-то художник у Фальконе.

«Я думаю, что дух», – ответил тот. «Ошибаетесь», – сказал Лосенко и отвернулся. Что-то неуловимо изменилось в его лице в последнее время. Но что? Мучительно вглядываясь в лицо художника, Фальконе искал ответ. «Лоб, – наконец догадался он, – куда пропало сияние лба?» Фальконе перевел взгляд на портрет молодой женщины в нарядном платье. Это была госпожа Хлюстина, дочь известного поэта Майкова. Женский портрет занял место иконы Богоматери, о которой художник когда-то рассказывал Фальконе. Лосенко, перехватив его взгляд, глухо сказал: «Я подарил икону». И вдруг, с отчаянием глядя на Фальконе, быстро проговорил: «Я скоро подохну, я это знаю, я чувствую это». Он резким движением отдернул полог, и перед Фальконе открылось большое незаконченное полотно. «Это будет моя последняя работа, – сказал он. – Прощание Гектора с Андромахой. Троянский царевич Гектор перед битвой прощается с женой и сыном, предчувствуя свою гибель перед лицом неотвратимого рока».

Лосенко поднял бокал, наполненный вином: «Вот магическое зелье, которое раньше готовили чародеи. От него змий заползает в душу, и она попадает в плен. Становится возможным сделать то, что никогда бы не сделал трезвым».

Лосенко хрипло рассмеялся: «Последнее время мне часто вспоминается детство. Когда я потерял голос, то очень огорчался из-за этого. Но это несчастье помогло мне найти свое истинное призвание, я стал художником. Я художник, – повторил он и горестно воскликнул: – Но разве я художник? Я директор Академии художеств, и я ничего не могу! В детстве меня отдали в обучение к Ивану Аргунову. Он был крепостным графа Шереметева, который владел тремястами тысячами душ. Граф был очень капризен, он помыкал художником, как хотел и, чтобы покуражиться, посылал его работать на псарню. Я не крепостной, я свободный, но я имею свободы не больше, чем мой несчастный учитель!» И Лосенко зарыдал, как ребенок, уронив голову на колени.

В последний путь Антона Лосенко провожал весь Петербург. «Ломоносовым русской живописи» назвал его на похоронах его друг актер Дмитриевский.

Эта нелепая смерть потрясла Фальконе. Ненависть его к Бецкому росла, но он был совершенно бессилен. Императрица совсем охладела к нему, она уже почти перестала отвечать на его письма. В этой войне она решила выбрать молчание.