Медовый месяц

— А в чем, в чем дело? В твоей жене? В разнице в возрасте? В моем папочке? — она обошла кресло и встала перед ним.

Она так и не сочла нужным надеть юбку. Стояла, отставив стройную ножку в сторону, и смотрела на него в упор, с вызовом.

— И в этом тоже, — спокойно ответил он, глядя в ее блестящие глаза.

— Почему ты не смотришь на мои ноги, почему ты смотришь мне в лицо? Боишься возбудиться, боишься не выдержать? — ее голос звенел от напряжения и сдерживаемой ярости.

— Я уже давно ничего и никого не боюсь, девочка, — он снисходительно усмехнулся.

Это замечание окончательно вывело ее из себя.

— Не смей называть меня девочкой, слышишь?! — Она сжала смуглые кулачки. — Господи, да ты слепой, что ли?! Перед тобой стоит молодая, красивая, наполовину раздетая девушка, готовая раздеться окончательно, а ты строишь из себя благородного отца семейства и непроницаемого стоика. Мужчина ты, в конце концов, или нет? — Последнее слово она почти прокричала срывающимся от злости голосом.

— Я мужчина, именно поэтому я и не набрасываюсь на тебя. Я мужчина, а не самец. Понимаешь?

— Нет, не понимаю, — она яростно замотала головой так, что ее густые волосы, собранные на затылке в импровизированный пучок и заколотые модной заколкой в виде бабочки, растрепались и рассыпались по хрупким плечам. — Я ни черта не понимаю! Я сама предлагаю тебе свое тело, а ты ведешь себя как последний дурак. Ты мне нравишься, я хочу тебя, я схожу с ума, когда вижу тебя, а ты делаешь вид, что ни черта не понимаешь и продолжаешь относиться ко мне, как к маленькой глупой девочке. Но я не девочка, слышишь? Я уже взрослая, я женщина, и я не хочу, чтобы ко мне относились как к милой глупышке. Как это делает отец и все остальные! — она сердито покосилась на мирно храпящего в кресле отца.

— Ты не могла бы говорить потише? — попросил Александр. — Отца разбудишь. И давай вообще выйдем отсюда и поговорим в другом месте.

Он уже поднялся с кресла, но тут Эля отрывисто и, как ему показалось, победно захохотала.

— А, вот ты чего боишься! Я поняла — боишься, что мой папочка проснется. Ты его боишься.

— Я уже сказал, что никого не боюсь, просто не хочу, чтобы он увидел тебя в таком виде и это нелепое представление. — Он поморщился от нового взрыва ее смеха. Ему уже начала надоедать эта дурацкая сцена. Он направился к двери, чтобы уйти, но девушка преградила ему путь.

— А хочешь, я сейчас закричу изо всех сил? — вдруг спросила она неожиданно вкрадчивым и тихим голосом, прижимаясь к нему. — Я умею так орать, что уши заложит. И хоть ты и напоил моего бедного папашу — а когда он пьян, то дрыхнет, как боров, и его пушками не разбудишь, — но от моего крика он проснется, обещаю!

— И что будет? — Он с любопытством смотрел в ее пылающее лицо и сверкающие глаза.

— А то! Я скажу, что ты хотел меня изнасиловать. Набросился, сдернул юбку, повалил, угрожал мне. Как ты думаешь, кому отец поверит? Тебе, хоть ты его и лучший друг и он тебя уважает и ценит? Или мне, своей любимой дочурке, в которой он души не чает? Знаешь, что он с тобой после этого сделает? Как ты будешь оправдываться, юлить! О, с каким наслаждением я буду смотреть на твое унижение! И в газетах появятся статьи под названием «Прокурор подозревается в попытке изнасилования несовершеннолетней дочери своего друга мэра». Как тебе это понравится, а? Даже если ничего не удастся доказать и дело не дойдет до суда, твоя карьера будет изрядно подпорчена. Ну что ты молчишь? Не веришь, что я это сделаю? — она выкрикнула это ему прямо в лицо, тяжело дыша. Щеки ее пылали, губы и глаза стали влажными.

— Почему же, верю. — Он спокойно смотрел на нее. — Только не пойму, зачем тебе это нужно? Чего ты хочешь добиться? Чтобы твой отец свалился со вторым инфарктом? Меня тебе не жаль, это понятно, но его-то за что? Как он все это переживет?

— А ты, как ты все это переживешь? О себе ты не думаешь? И я отвечу тебе, почему, — я ненавижу тебя, слышишь, ненавижу! Это твое ледяное спокойствие, твою выдержку твою силу. Эти твои равнодушные, слегка презрительные взгляды, которые ты на меня бросаешь. Мне так хочется заставить тебя хоть ненадолго выйти из этого твоего ледяного панциря, заставить испытать унижение, страх, растерянность, гнев и другие чувства, которые испытывают все нормальные люди!

— А почему ты решила, что я не испытываю эти самые чувства? — негромко спросил он. — Я же обычный человек.

— Ты?! — она посмотрела на него с изумлением. — Ты не человек, ты робот, ты айсберг, ты глыба льда, которую не в силах растопить даже самые жаркие лучи солнца. Ты не способен любить, не способен страдать, испытывать боль, страх.

— Считай как хочешь, только прошу тебя, одень, наконец, юбку и давай выйдем отсюда, — попросил он. — Тебе надо успокоиться и выпить воды. У тебя истерика.

Он испугался, что после последнего слова она еще больше распсихуется, и уже пожалел, что произнес его, но, к его удивлению, она смирилась, покорно натянула юбку и, опустив голову, вся как-то сразу сникла, словно из нее выпустили воздух, и вышла из комнаты.