Медсестра

Сваты явились в половине восьмого. Вместе с отцом Грабова пришел сам Ефим Матвеевич Конюхов, принес полусладкое шампанское и собственную клюквенную настойку. Аграфена Петровна, не ожидая увидеть главу администрации, засмущалась; на столе, мол, лишь скромное угощение, хотя из разносолов имелись соленые белые грузди, маринованные белые грибы, соленые огурчики, черемша, капуста, горячие, из печи, шаньги с картошкой, пирог с рыбой, редька белая, тертая со сметаной и чесноком, морковь с кедровыми орехами и с клюквой и прочая и прочая снедь. У гостей глаза разбежались, и они потребовали самогона, что тут же было исполнено, и минут двадцать пили за здоровье хозяйки, ее дочери да поминали добрым словом безвременно погибшего хозяина, которого и Конюхов, и Грабов-старший хорошо знали.

Ефиму Матвеевичу было известно, что хирург Кузовлев неровно дышит к медсестре, но Петру Грабову, лучшему бригадиру рыбацкой артели, воину-орденоносцу Конюхов отказать не смог. А потому, хорошо выпив и закусив, гости не мешкая приступили к делу. Воспели целую оду жениху, отметили красоту невесты, помянув добрым словом оба рода, которые так и просятся к соединению.

Аграфена Петровна, выпив пару рюмок сладенькой, но крепкой клюквенной настойки, раскраснелась всем лицом и согласно кивала речам гостей в знак подтверждения головой, искоса поглядывая, на

дочь, которая сидела с бесстрастным лицом, словно речь шла не о ней, а о ком-то постороннем.

Выпив за дом Нежновых, за стол — полную чашу, сваты словно выдохлись. Левый глаз Ефима Матвеевича после пятого стакашка самогона светло засверкал, а кончик носа предательски покраснел, и он умолк на полуфразе, уставившись на Аграфену Петровну и требуя ее немедленного ответа:

— Что уж говорить, — выдержав паузу, неожиданно громко запела она и прослезилась, — одна крови-ночка у меня на весь белый свет, так как ей счастья не желать, как о добром муже не думать. Жил бы Василий Терентьич, он бы уж рассудил строже, а у меня теперь одна забота — помочь с внуками да самой следом за мужем отправиться. Сниться что-то часто он стал в последнее время. Придет во сне, сядет в отдалении и молчит, пристально так смотрит, точно желает знать, каково без него. Видно, и я к нему скоро отправлюсь, примета такая. Он ничего не говорит, а все без слов понятно!

Она нарочно увела разговор в сторону, давая время дочери подумать и подготовить достойный ответ. Таким людям не ответишь «не хочу, не выйду!», нужна веская причина для отказа, чтобы столь уважаемые гости не оскорбились.

— Так-вы не прочь, Аграфена Петровна, отдать

свою дочь за моего Петра? — спросил Грабов-старший.

—Я-то не против, я бы с радостью, да о том теперь у невесты спрашивают, ей с мужем жить, — с тяжким вздохом ответила она, и ее ответ не предвещал ничего хорошего.

Грабов-старший нахмурился, взглянул на Ефима, призывая его прийти на выручку.

— Никто невесту неволить не собирается, наоборот, мы ведь не лежалый товар пришли продавать,

а лучшего мужчину России в мужья предлагаем!- — заговорил Ефим, обращаясь прежде всего к Алёне. —^; Позаботимся и о доме для молодых, и о подарках, о будущей учебе. Они наша надежда! Алена Васильевна, мы с нетерпением жаждем услышать ваше слово! Ваша матушка свою волю огласила, нам важно узнать и ваше мнение.

Повисла пауза, все устремили на медсестру свои взгляды, даже Аграфена Петровна с грустью посмотрела на дочь, которая сейчас навсегда поссорит ее с Екатериной Грабовой, единственной подружкой здесь, в Заонежье, но мать в этом вопросе была, на стороне дочери.

«Уж больно черен ваш Петр, и ликом и душой, будто давно прогнил насквозь! — вздохнула про себя Аграфена Петровна. — Так черен, что аж страх берет!»

Молчание затянулось. Ефим Матвеевич нетерпеливо заерзал на табурете.

— Доченька, скажи гостям свое слово, — ласково попросила мать.

— Я согласна, — прошептала Алена.

— Ты и вправду согласна?! — просияв, обрадовался Мишель.

— О чем вы? — не поняла она.

— Я тебя спросил: ты пригласишь меня к себе в Зао-нежь-е, где много-много снега, и ты сказала: «Я согласна». Значит, да, я так понял?

Алена кивнула.

6

Перед прогулкой заявилась шумная, в ярко-оранжевой дубленке Колетт с нарумяненными щечками, припозднившись из-за того, что ее домашние отмечали Рождество до четырех утра и она не могла заснуть.

-Они орали как резаные, словно справляли последнее Рождество в своей жизни! — смеясь, радовалась Колетт. — И все начисто сожрали!

Колетт сунула сиделке наполненный густой жидкостью стеклянный шар с Дедом Морозом, стоящим у Эйфелевой башни. Если шар резко встряхнуть, то Дед Мороз окажется в вихре падающих белых хлопьев.

— Шар волшебный! — по секрету сообщила стряпуха.

Алена удивленно взглянула на нее.

— Когда мне его подарили, я через месяц выскочила замуж! — добавила Колетт. .