Медсестра

— Что уж говорить, — выдержав паузу, неожиданно громко запела она и прослезилась, — одна крови-ночка у меня на весь белый свет, так как ей счастья не желать, как о добром муже не думать. Жил бы Василий Терентьич, он бы уж рассудил строже, а у меня теперь одна забота — помочь с внуками да самой следом за мужем отправиться. Сниться что-то часто он стал в последнее время. Придет во сне, сядет в отдалении и молчит, пристально так смотрит, точно желает знать, каково без него. Видно, и я к нему скоро отправлюсь, примета такая. Он ничего не говорит, а все без слов понятно!

Она нарочно увела разговор в сторону, давая время дочери подумать и подготовить достойный ответ. Таким людям не ответишь «не хочу, не выйду!», нужна веская причина для отказа, чтобы столь уважаемые гости не оскорбились.

— Так-вы не прочь, Аграфена Петровна, отдать

свою дочь за моего Петра? — спросил Грабов-старший.

—Я-то не против, я бы с радостью, да о том теперь у невесты спрашивают, ей с мужем жить, — с тяжким вздохом ответила она, и ее ответ не предвещал ничего хорошего.

Грабов-старший нахмурился, взглянул на Ефима, призывая его прийти на выручку.

— Никто невесту неволить не собирается, наоборот, мы ведь не лежалый товар пришли продавать,

а лучшего мужчину России в мужья предлагаем!- — заговорил Ефим, обращаясь прежде всего к Алёне. — ^;Позаботимся и о доме для молодых, и о подарках, о будущей учебе. Они наша надежда! Алена Васильевна, мы с нетерпением жаждем услышать ваше слово! Ваша матушка свою волю огласила, нам важно узнать и ваше мнение.

Повисла пауза, все устремили на медсестру свои взгляды, даже Аграфена Петровна с грустью посмотрела на дочь, которая сейчас навсегда поссорит ее с Екатериной Грабовой, единственной подружкой здесь, в Заонежье, но мать в этом вопросе была, на стороне дочери.

«Уж больно черен ваш Петр, и ликом и душой, будто давно прогнил насквозь! — вздохнула про себя Аграфена Петровна. — Так черен, что аж страх берет!»

Молчание затянулось. Ефим Матвеевич нетерпеливо заерзал на табурете.

— Доченька, скажи гостям свое слово, — ласково попросила мать.

— Я согласна, — прошептала Алена.

— Ты и вправду согласна?! — просияв, обрадовался Мишель.

— О чем вы? — не поняла она.

— Я тебя спросил: ты пригласишь меня к себе в Зао-нежь-е, где много-много снега, и ты сказала: «Я согласна». Значит, да, я так понял?

Алена кивнула.

6

Перед прогулкой заявилась шумная, в ярко-оранжевой дубленке Колетт с нарумяненными щечками, припозднившись из-за того, что ее домашние отмечали Рождество до четырех утра и она не могла заснуть.

-Они орали как резаные, словно справляли последнее Рождество в своей жизни! — смеясь, радовалась Колетт. — И все начисто сожрали!

Колетт сунула сиделке наполненный густой жидкостью стеклянный шар с Дедом Морозом, стоящим у Эйфелевой башни. Если шар резко встряхнуть, то Дед Мороз окажется в вихре падающих белых хлопьев.

— Шар волшебный! — по секрету сообщила стряпуха.

Алена удивленно взглянула на нее.

— Когда мне его подарили, я через месяц выскочила замуж! — добавила Колетт. .

Они заглянули к Виктору. В гостиной ярко пылал камин, звучал любимый обоими друзьями Моцарт, а вокруг гостей, радостно повизгивая, как заводные носились бигли. Сам Рене их встретил в смокинге, как и подобает аристократу, — он принадлежал к древнейшему роду, имевшему свой герб. При Наполеоне предки Виктора не устояли, их изгнали, они лишились фамильного замка, почти столетие жили в Англии и во Францию вернулись не все. Но Рене своей родовитостью не щеголял, за это его Мишель и любил.

На столе, накрытом белой скатертью, стояли три прибора с узкими хрустальными бокалами, со старинными серебряными вилками и ножами, Необычными соусницами и другой очень красивой посудой, вызвавшей неподдельный интерес Алены. На краю длинного стола разноцветная батарея бутылок вина, водки, виски, ликеров, выбор напитков был даже более разнообразный, чем в доме Лакомба.

От жареной, с оранжевой корочкой, утки, лежащей на фарфоровом блюде, еще исходил легкий парок, хозяин только что вынул ее из СВЧ-печки, на деревянном круге лежали сыры и паштеты. Запахи дразнили, будили аппетит, и гости, пришедшие с холода, не дожидаясь второго приглашения от хозяина, жадно набросились на еду.

Виктор варварским способом разорвал на части утку, предложив Алене самый вкусный кусок грудки, громко шутил, поднимал тосты за Рождество, Новый год и за прекрасную даму. Потом попросил ее поставить чайник, чтобы они смогли выпить еще кофе с коньяком, а заодно принести им из кухни фруктов и сладостей.

Алена ушла на кухню, а Виктор, помедлив, обронил:

— Твой Филипп этой ночью ее изнасиловал. Потому и удрал с утра пораньше. Испугался...

Алена, попав на просторную кухню, снова залюбовалась ею, рассматривая сковороды, висящие, на стенах. Поставила чайник, достала из холодильника сладости и фрукты, принесла их в гостиную.

Виктор взялся за бутылку Шампанского, чтобы наполнить бокалы, но Мишель махнул рукой, указав на коньяк.

— Я вижу, вы уже на коньяк перешли. Не рано ли?