Медуза

Стены были заняты стеллажами, на которых размещалось собрание книг по философии. Остин любил читать старых философов за их мудрость, но еще они обеспечивали ему нравственный якорь, не позволявший отдаваться на волю случая. Люди на «Бибе» не первые, кого он убил. К несчастью, и не последние.

Над камином висела пара дуэльных пистолетов, часть обширной коллекции, которую Остин считал своим главным пороком. Он восхищался техническим совершенством пистолетов, но одновременно они напоминали ему, какую роль может играть случай в вопросах жизни и смерти.

Из своего столь же обширного собрания джаза он выбрал запись Майлса Дэвиса[22] и поставил на проигрыватель. Прослушав несколько песен из альбома «Birth of the Cool», он размял пальцы и принялся печатать. Он хотел, пока подробности были еще свежи в памяти, набросать черновик отчета о нападении на Б-3.

Около полуночи Остин добрался до постели в башенке лодочного сарая. Проснулся освеженный на следующее утро в восьмом часу. Сварил себе кофе, ямайский, подогрел замороженный бейгл,[23] который нашел в почти пустом холодильнике. Подкрепившись, вернулся к своему отчету.

И внес на удивление мало поправок. Перечитав отчет, он по электронной почте отправил его директору НУМА Дирку Питту.

Вознаградить себя за тяжелый труд Остин решил греблей на Потомаке. Дома гребля была его основным видом физической активности, и именно ею объяснялась сила мышц его широких плеч. Он вытащил из сарая легкую лодку.

Проплывая по реке, размеренно взмахивая веслами, Остин позволил красоте реки очистить его сознание. Разобравшись с путаницей мыслей: саботаж Б-3, борьба с АПА, ночное нападение на «Биб», он пришел к непреложному выводу: кто-то хочет убить Макса Кейна и пойдет ради этого на все.

Вернувшись, Остин убрал лодку, смыл под душем пот, побрился и позвонил Полу Трауту.

Тот сказал, что Гаме накануне улетела в Боунфиш-Ки. Он получил голосовое сообщение о ее прибытии, но с ней еще не разговаривал.

Остин изложил Полу краткую версию своего отчета о нападении на батисферу.

– Теперь я понимаю, почему вы назвали погружение памятным, – сказал Траут. – Что дальше?

– Надеюсь, Гаме что-нибудь узнает о докторе Кейне. Сейчас он – наша главная нить. Мы с Джо сравним наши заметки и определим следующий шаг.

Остин пообещал постоянно связываться с Траутом, потом разморозил еще один бейгл и приготовил сэндвич с тунцом. Сэндвич он ел на кухне, вспоминая, какие прекрасные блюда едал в мировых столицах, и тут зазвонил телефон. Он проверил номер звонящего. Потом нажал кнопку «разговор» и сказал:

– Привет, Джо, я как раз собирался тебе звонить.

Завала сразу перешел к делу.

– Можешь приехать прямо сейчас?

– В черной книжке Завалы женских имен больше, чем в телефонном справочнике Вашингтона, так что я знаю, ты не одинок. В чем дело?

– Хочу кое-что тебе показать.

Остин не мог не заметить ноток волнения в обычно спокойном голосе Завалы.

– Приеду в течение часа, – пообещал он.

В море обычным рабочим нарядом Остину служили гавайская рубашка, шорты и сандалии. Переход на одежду «для суши» всегда был для него неприятным потрясением. Ботинки казались кандалами, ноги в брючинах томились, словно в тюрьме, воротник синей форменной рубашки натирал шею. И хотя ему приходилось носить флотский китель, он категорически отказывался надевать галстук, который казался ему петлей.

В отличие от Дирка Питта, собиравшего автомобили и, казалось, на каждый случай имевшего особую машину, Остин вложил свою страсть в коллекционирование дуэльных пистолетов, а ездил на бирюзовом джипе «Чероки» из большого гаража НУМА. Движение в пригородах было напряженное, но он знал, как проехать напрямик, и меньше чем через час после звонка Джо остановил машину перед небольшим домом в Арлингтоне.

У парадного входа в бывшую библиотеку он набрал на замке цифровой код и вошел на первый этаж. Пространство, которое прежде занимали стеллажи с книгами, теперь напоминало интерьер жилого дома в Санта-Фе. Пол выложен темно-красной мексиканской плиткой, дверные проемы арочные, и в белых оштукатуренных нишах многоцветные изделия народных мастеров, собранных Завалой во время поездок на родину в Моралес. Его отец, искусный плотник, изготовил прекрасную резную мебель.

Остин позвал Завалу по имени.

– Я внизу, в лаборатории Франкенштейна, – крикнул тот из подвала; здесь он проводил все свободное время, когда не возился с «Корветом».

Остин спустился по лестнице в ярко освещенную мастерскую. Каждый квадратный дюйм прежнего книжного склада Завала занял сверкающей коллекцией своих токарных, сверлильных и шлифовальных станков. Металлические части необычной формы, чье назначение было известно только мастеру, висели на стенах рядом с серо-белыми, плакатной величины, гравюрами – изображениями старинных механизмов.