Медвежатница

– Мы стояли перед картиной Клода Моне, которая нам обоим очень понравилась. Плечо к плечу. Я вдруг на минуту представил, что это моя жена, что мы пришли на выставку, а потом пойдем домой, будем обсуждать увиденное – как это было бы замечательно. Вы, конечно, правы – мне часто не хватает умного и заинтересованного собеседника, чтобы обсудить и перепроверить мысли, над которыми я ломаю голову… Но в следующем зале я увидел женский портрет… И это была моя Мирра. Неважно, что непохожа, но эта жадность к жизни, принятие ее такою, какая она есть, этот взгляд… Будто Мирра смотрит на меня, замурованная под стеклом, а я… А я… – Он задыхался. – А я только что ее предал. Был готов предать… Невыносима мысль, что я – предатель. Хотя, казалось бы, чему удивляться, – добавил он тихо, про что-то вспомнив, и совсем расклеился.

– Выпейте-ка вишневой наливки, – сказала Мария Кондратьевна. – Очень вкусная, соседка делает. И расскажите мне про вашу покойную супругу. Я же вижу, вам нужно сейчас о ней поговорить.

Рассказывал он долго, не меньше часа. То складно, то сбивчиво – перескакивал с одного на другое. Несколько раз утирал слезы.

Она задала несколько вопросов. Разлила чай.

– А теперь послушайте меня. Мои слова вас шокируют, даже вызовут негодование, но это очень важно. Вы любили Мирру, утрата осталась для вас незаживающей раной, однако это не ваш тип. Такая жена мешала вам развиваться. С ней вы не написали бы вашего трактата, а ведь это, может быть, самое важное дело в вашей жизни.

Клобуков, естественно, сначала сдвинул брови, но после взволнованного рассказа эмоциональных сил на возмущение у него не осталось.

– Не написал бы трактата… – Он горько усмехнулся. – Я любил Мирру. Всё остальное не имеет значения. Без нее моя жизнь – не жизнь.

– Жизнь – всегда жизнь. Если жить, а не предаваться жалости к себе, – отрезала Мария Кондратьевна, потому что сейчас была нужна резкость. – Есть три железных правила, без которых невозможно сохранять достоинство. Что бы ни случилось, никогда себя не жалеть. Это первое. Второе: никогда ничего не бояться. Любая беда – всего лишь испытание, которое нужно выдержать. Сдай этот экзамен, и ты перейдешь в следующий класс.

– Привет вам от блаженного Шопенгауэра. Эта философия хороша для одиночки, который никого не любит. Любящий всегда живет в страхе – за того, кого любит.

– Любовь – это роскошь, – тихо сказала Епифьева. – А за роскошь не жалко дорого заплатить. Если придется, то и болью. Но не страхом. Я никогда никого так не любила, вы правы, но мне кажется, что любить со страхом – это обкрадывать свое счастье.

– Вы сказали три железных правила? – помолчав, спросил Клобуков.

– Третье такое: не вздыхать по тому, чего у тебя нет, а сполна пользоваться тем, что у тебя есть. Это всегда немало – то, что у тебя есть. И самое главное богатство – диапазон выбора. Чем он шире, тем ты богаче.

Пришло время снизить эмоциональный накал разговора, и Мария Кондратьевна тихонько засмеялась.

– Это великое открытие я сделала в одиннадцатилетнем возрасте, когда начала самостоятельно мыслить. У детей-инвалидов этот процесс начинается раньше. Был 1894 год. На престол взошел Николай. Я подслушала разговор взрослых. Они царя жалели. Говорили: молодой оболтус, любит спорт, музыку, балерин, в государственных делах ни черта не смыслит, никогда ими не интересовался, а деваться некуда. Раз ты цесаревич – иди царствуй. И я вдруг подумала: а я богаче царя! Потому что у него выбора нет, а у меня есть. Можно пойти в монашки, как уговаривает няня. А нищий на паперти мне позавидовал. Эх, сказал, мне бы горб, горя бы не знал, все бы подавали. Можно взять суму и пойти с ней по Руси, всюду приютят, пожалеют, накормят. Можно поселиться на даче и каждый день гулять по лесу. А бедняжке Николаю ничегошеньки нельзя – только быть царем.

У Антона Марковича морщины на лбу разошлись.

– У меня в госпитале был один раненый, одноногий, точно такой же позитивист. Радовался, что, во-первых, остался жив и теперь вернется к семье. Во-вторых, слава богу отрезали не руку – можно работать. Развешивал по вагонам объявления: «У кого осталась левая нога 43 размера айда со мной на рынок обувку покупать».

Посмеялись. Потом он снова посерьезнел.

– Мария Кондратьевна, общение с вами доставляет мне несказанное удовольствие. Я буду счастлив, если вы позволите бывать у вас запросто. Но очень вас прошу навсегда оставить матримониальную тему. Пожалуйста, пообещайте.

– Обещаю, – легко согласилась она.

И незачем с ним теперь говорить о Тине. Живете вы, голубчики, по соседству и, если до сих пор не обращали друг на друга внимания, поскольку оба витаете в облаках, то теперь, встретившись, никуда не денетесь – вступите в разговор. Случай вас сведет, а остальное сделает эгохимия.

– Давайте просто поговорим, не о психологии, – предложил Антон Маркович. – Ужасно соскучился по нормальному общению. Даже забыл, что оно – нормальное. Знаете, – улыбнулся, – я про себя придумал вам прозвище.

– Надеюсь, не Квазимода?