Мейерлинг и кронпринц Рудольф

В 10 1/2 часов вечера с дверей спальной замка были сняты печати. В комнату пошли родственники Марии Вечера, Бальтацци и Штокау в сопровождении полицейских властей. Глаза Мэри были открыты. На теле была только рубашка. Надев на мертвую платье, ее «под руки вывели» из замка на крыльцо и «усадили» в экипаж. Бальтацци и Штокау сели по сторонам от нее, как кавалеры по сторонам дамы. Полицейские заняли место на козлах. Хотя дама была как живая, власти приняли меры к тому, чтобы на дороге никого не оказалось; очевидно, для этого и посылались шифрованные телеграммы. Впрочем, в ту ночь трудно было кого-нибудь встретить: была страшная буря. По дороге одна из лошадей расковалась, ее кое-как подковали; дама ждала со своими кавалерами.

В Гейлигенкрейце тело положили в уже сколоченный гроб, составили протокол. Могильщики отказывались работать ночью, да еще в такую погоду. Могилу вырыли Бальтацци, Штокау и оба комиссара. Баронесса Вечера на кладбище допущена не была. Ей предложили немедленно покинуть Австрию. Она весь день металась по Вене от полицейпрезидента к главе правительства, графу Таафе, от него в Бург. Приютила мать любовницы Рудольфа только императрица Елизавета.

Вероятно, подробности этого погребения стали известны не сразу (в газетах того времени я их не нашел). Они, конечно, вызвали бы негодование в обществе. Император был тут ни при чем — перестарались власти. Франц Иосиф обо всем этом, по-видимому, узнал лишь позднее. Через полгода после мейерлингской драмы генерал-адъютант Паар сообщил письменно баронессе Вечера, что император чрезвычайно сожалеет о горе, причиненном ей «мерами по похоронам ее несчастной дочери», и просил ее принять во внимание «общую неслыханную растерянность на месте катастрофы». Приказ о высылке баронессы (тоже, кажется, не формальный, а данный в виде «совета») был отменен тотчас. Выслана была из Австро-Венгрии только графиня Мария Лариш.

3 февраля к телу кронпринца была допущена публика. Рудольф лежал в открытом гробу; только голова его была закрыта цветами. Еще через два дня с обычным пышным церемониалом наследник престола был погребен в императорской усыпальнице в церкви Капуцинов, — он был в ней 113-й по счету Габсбург. Горе в Австрии было общее. Вся интеллигенция страны связывала с Рудольфом большие надежды: его ум, образование, просвещенные взгляды были хорошо известны, так же как и его редкая даровитость. «Я в жизни не встречал столь талантливого человека, как кронпринц Рудольф, но даже для меня он остается загадкой», — говорил на старости лет его воспитатель, фельдмаршал Латур.

В других странах мейерлингская трагедия вызвала тоже сильное, долго длившееся волнение. Мария Корелли на писала стихи: «Спи, мой возлюбленный, спи! Будь терпелив! Мы унесем нашу тайну под крышку гроба...» Везде требовали «света», расследования, выяснения причин драмы. Уже распространялась и версия политического убийства. Говорили, что в Мейерлингском замке в ночь на 30 января был еще какой-то человек, что он «после убийства» покончил с собой, что его похоронили тайно{11}, — погребение Марии Вечера, конечно, могло только способствовать распространению подобного слуха. Скоро стало известно, что на столе в спальной были найдены прощальные письма Рудольфа и Марии (об этих письмах скажу ниже). Казалось бы, существование прощальных писем исключало возможность версий убийства (а равно и версий непристойных). Однако люди, воспитанные на уголовных романах, утверждали, что письма эти «были подделаны для сокрытия следов».

XIII

После смерти кронпринца Рудольфа и Марии Вечера на столе в спальной были найдены прощальные письма. Насколько мне известно, факсимиле всех этих писем напечатаны не были. Что до их текста, то я встречал его в разных редакциях, частью между собой более или менее согласных, частью расходящихся довольно сильно. Где находятся письма теперь, трудно сказать. Не поручусь даже, что с точностью установлено их число. Было ли, например, написано Рудольфом прощальное письмо к императрице Елизавете? Указания на это есть, и они более чем правдоподобны: Рудольф мог обвинять в своей катастрофе отца, но никак не мать, которую он всегда нежно любил.

Не подлежит сомнению, что кронпринц отправил письмо делового содержания советнику Шогиеньи. Это письмо касалось завещания, и его текст никаких споров вызывать не может. Но вот, например, появилось в печати письмо Рудольфа к герцогу Браганцскому: «Дорогой друг, я не мог поступить иначе. Будь счастлив. Servus. Твой Рудольф». Венское приветствие «Servus», имеющее характер жаргонно-веселый (нечто вроде советского «пока», хоть и с несколько иным оттенком), могло бы свидетельствовать либо о весело-циничном настроении эрцгерцога в его последние минуты (по подобию кирилловского «жантильом-семинарист рюсс»), либо о душевном помрачении, либо о том и другом одновременно — именно как у Кириллова. Вдобавок, у Рудольфа не было никаких оснований писать герцогу Браганцскому, с которым он не был особенно дружен.