Механический хэппи-лэнд

– И не нужно, – сказал Гонн-Бен-Аллах. – Ибо я обрел себя. Твои слезы вернули зрение моим глазам, распечатали мои уши и уста, которые заговорили задолго до Схватки за Рим, до гибели Цезаря, до пещер и львов, до добычи огня. Терпение! Сделай одолжение, спаси то, что еще погружено в песок, и себя всего, без остатка!

– Спасу!

– Тогда довольно слез! Довольно стенаний! Разметай песок барханов своими одеждами с покровов моих рук и ног. Яви звездам Гонна Великого. Извлеки мои погребенные кости и обволоки своим дыханием, чтобы еще до рассвета Великий Гонн возродился от твоих вздохов, возгласов и молитв! Приступай же!

И Ахмед поднялся и вздохнул, помолился и возопил от восторга, орудуя своими одеждами, словно помелом, и оживил внушительных размеров новообретенного друга, и звезды, завидев его, заплясали на своих шарнирах и задрожали на своих полыхающих спиралях.

И то, чего не развеяло дыхание Ахмеда, разметали его босые ступни, и вот высвободился солидный бронзовый торс. Затем змеистые руки, грубые кулачищи, ноги, неимоверные ступни, и вот обнаженный бог, лишенный покрова древних барханов, возлежал под горящими взорами Альдебарана, Ориона и Альфа Центавры. Звездный свет завершил явление, хоть Ахмед и выдохся, словно иссякший источник.

– Я ожил! – возопил Гонн-Бен-Аллах.

И лежал, шириной – в три мужских туловища и ростом – с дюжину, с монументальным торсом, руками-обелисками, ногами кенотафами; с ликом – наполовину Сфинкса благородного, наполовину бога Солнца Ра; с арабской сметкой в огненных очах и громоподобным голосом Аллаха в пещере его горла.

– Я, – произнес Гонн-Бен-Аллах, – ожил!

– О, ты, должно быть, слыл великим божеством, – сказал Ахмед.

– Я мерил землю гигантскими шагами, бросая тень на континенты. А теперь помоги мне подняться! Озвучь мои письмена-иероглифы – отпечатки птичьих коготков, что от солнцеворота и до солнцеворота царапали мою глину тайнописью молитв. Читай же и глаголь!

И Ахмед обратился к пескам:

– Итак, Гонн древний, омолодись. Восстань. Согрейтесь, члены, стань теплой, кровь, горячим – сердце, огненной – душа и пламенным – дыхание! Встань, Гонн, поднимись! Прочь, тленье!

Великий Гонн встряхнулся, сел и с громогласным криком, враскачку, возвысился, упершись в небеса, над головой Ахмеда. Его члены вонзились глубоко в зыбучие пески, как сваи зодчих. Обретя свободу, он хохотнул, ибо испытывал благодать, которую ни передать словами, ни осмыслить.

– Отрок, ты неспроста загляделся на звезды и упал, оставив впадину в песке и разбудив меня. Я целую вечность дожидался тебя, стража небес, наследника мечты, летающего, не отрываясь от земли.

И Гонн-Бен-Аллах простер свои руки, чтобы коснуться горизонта.

– Мечта навечно сохранилась. Твердили люди: О, облака! О, звезды! О, ветер, что гоняет тучи, но не звезды! О, бури, что рыщут над Землей и от которых захватывает дух! О, молнии, ах, как бы нам хотелось их позаимствовать и оседлать тайфуны! Как зависть нас глодала по ночам в бессильной злобе оттого, что нам не дано летать!

– Мой мальчик, ты отныне – Повелитель бурь.

И Гонн прикоснулся ко лбу Ахмеда.

– Пусть меня ведут твои мечты, которые теперь нужно вспомнить.

– Как я могу вспомнить то, чего нет? – Ахмед дотронулся до своих глаз, губ, ушей.

– Ступай, прибавив шагу, набери разбег. Затем с подскоком оторвись, лети…

И на глазах у них восстала черная завеса на севере, откуда веяло холодом, на западе, что заглатывает солнце, и на восходе, который наступает за кончиной солнца, когда затемняется небо. В тучах бушевали вихри, под самым небосводом неистовствовали молнии и громы, замогильные стенания неумолчно срывались камнем с края света. Тьма великая замаячила над головами Ахмеда и Гонна-Бен-Аллаха.

– Что это? – вскричал Ахмед.

– Это, – ответил Гонн, – есть Враг.

– Разве такое существует?

– Все сущее наполовину – Враг самому себе, – сказал Гонн, – а вторая половина – Спаситель, что воскрешает память о лучезарных днях.

– А как зовут того Врага?

– Дитя мое, имя тому Врагу – Время и еще раз Время.

– Но, всемогущий Гонн, неужто Время обладает формой и имеет обличье? Я и не знал, что Время можно лицезреть.

– Да, как только что-то происходит, Время обретает заметные оттенки, очертанья. Так что на краю света есть Время Грядущее, воспоминание о том, что будет вычеркнуто, стерто, если не вцепишься в него. Если ты придашь ему форму своей душою, озвучишь своим голосом, тогда Время будет сотоварищем свету и перестает враждовать с мечтами.

– Оно так необъятно, – сказал Ахмед. – Я боюсь!

– Да, – сказал Гонн. – Ибо мы сражаемся с Временем собственной персоной. Со Временем, как с натиском ветра. Со Временем, как с морем, что наступает, дабы поглотить, сокрыть, размыть, разъесть и изменить. Мы боремся за право родиться или не родиться. Тот, Нерожденный, всегда поблизости. Если мы сможем согреть его своими душами, вызвать к жизни, то развеем его тьму. Вот для чего ты нужен мне, мой мальчик, ибо сила в твоей молодости, чистоте и невинности.

– Когда я проиграю, ты должен победить.

– Когда я споткнусь, ты должен нестись во весь опор.