Механик её Величества

Женщина затянулась заначенной от Алекса сигаретой, втихомолку, по старой солдатской привычке, выдохнула дым в рукав - Сашка ни разу не высказался по этому поводу, но Изельда чувствовала его молчаливое неодобрение и в редкие минуты перекуров старалась не попадаться на глаза да себя не выдавать. А всё же ощущала, что дареного маменькой-богиней здоровья никак не убудет. И даже с учётом того обстоятельства, что она потихоньку, но щедро делится им с Алексом во время… интима, скажем так.

На пробу, осторожно обсудив это с Лючике, Изельда обнаружила, что и ведьма знает этот принцип и тоже напичкала в своего Александра такой запас здоровья, что тому можно смело прыгать в мясорубку - всё равно выживет. И кстати, именно беззаветная страсть к братьям-механикам и стала основой зародившейся между столь разными женщинами дружбы. Со стороны могло показаться, что на самом деле девицы жутко то ли ревнуют, то ли стараются не очень-то и втихомолку сжить друг дружку со свету. Нет, дорогие мои - добрые и добренькие люди это совсем не одно и то же. Обе подруги сознательно испытывали друг дружку на прочность, постоянно ставя на грань невозможного и просто-таки вынуждая сделать ещё, ещё один шажок в достижении этого невозможного.

– Заклятые друзья, - обнаружившая эту трудновообразимую ситуацию Тиль нахально влезла и себе, образовав со взрослыми женщинами своеобразный триумвират.

При её способностях и резвом нраве девчонка прогрессировала весьма быстро, да и старшим подругам подкидывала такие каверзы, что те едва из кожи не выворачивались, пытаясь избежать поражения и ещё хоть на одну ступенечку подняться над гранью обыденного.

Вон они, обе ведьмы, вроде бы непринуждённо чирикают, стоя у пары чёрных, лоснящихся, весело скалящих волчьи зубы, уже оседланных кэльпи. Но Изельде-то видно - волнуются…

Дверь позади двоих остающихся, грустно стоящих на крыльце хлопнула, распахнулась. Но вместо выходящего на утренний мороз человека глаза резанул ярко-вишнёвый бархат здоровенной подушки, на пошив которой мастер Пенн с лёгким сердцем пожаловал старую штору. Отороченное витым золочёным шнуром с большими помпезными кисточками по углам, это изделие составляло одновременно постель и предмет необыкновенной гордости домовёнка. А вон и он сам, еле виден из-под подушки - с сопением тащит неподъёмную для него ношу.

Чуть вытянув шею, Изельда раскрыв рот следила, как Флисси бережно подтащил подушку к переднему люку замершего у крыльца бронетранспортёра. Встав на цыпочки и даже вытянувшись в лохматую струнку, домовёнок с трудом достал до отверстия. Трудолюбиво уложил в проём своё лёжбище, людям вполне подошедшее бы в качестве самой обычной, необычного колера и фасона подушки, малыш ловко вскарабкался на броню и с пыхтением стал заталкивать красно-золотистую махину. Поначалу ничего не получилось - но Флисси, задорно блеснув изумрудными глазищами, бухнулся сверху и попой, попой таки затолкал свою постель внутрь нового железного дома-на-колёсах…

У наблюдающего эту сцену Александра на скулах заиграли желваки. Перекинув из угла в другой угол рта трубку, он кашлянул и неохотно выдохнул:

– Малыш, да ведь ты остаёшься…

Впоследствии он не раз проклинал себя за эти слова - глаза Флисси из излучающих изумрудную радость фонариков постепенно превратились в две тускло-болотных лужицы, не замедливших разразиться сыростью. Вы когда-нибудь слышали, как плачет домовёнок? Ох, как же это резануло по сердцу - нечто среднее между судорожными всхлипываниями малыша, у которого отняли маму, и тоненьким жалобным криком смертельно раненого зайца. Старлей когда-то на охоте слыхал такое, и больше повторения тех впечатлений не хотел ни за что.

Сердобольная Санка тут же сбежала с крыльца, подхватила рыдающего лохматого малыша на руки, с воркующими причитаниями потащила в дом… но Флисси давно уже не был той симпатичной, лохматой и безропотной игрушкой. И домовёнок не нашёл ничего лучшего, как тут же извернуться и стремительно цапнуть девицу зубками.

– Ай! - Санка истошно заверещала, от испуга и неожиданности разжала руки, тряся укушенным пальцем и глядя на вздыбившего шёрстку малыша прыгающими глазами. - Он… он кусается!

А малыш, отчаянно поскальзываясь и косолапя на утоптанном снегу, подбежал обратно к Александру и вцепился в него. Обнял ногу всеми четырьмя лапками - и настолько крепко, что разжать его объятия можно было, лишь оторвав домовёнку ручки-ножки. И при это его задранные кверху глаза, смотрящие, казалось, не в лицо а в самую душу, лучились таким заплаканным страданием, что у большого сильного мужчины на миг защемило сердце.

– Слуга всегда следует за господином, исполняя свои обязанности. А господин обязан защищать его всею силою и не имеет права прогнать или обидеть безвинно… - Тиль задумчиво процедила сквозь зубы параграф уложения Дворянской Чести.