Механизм пространства

Она горит алмазною серьгою,Для бренной жизни слишком дорогою,У чернокожей ночи на щеке…

У Небес – зоркий глаз. Луне хватило мгновения, чтобы увидеть безумца. Влюбленный? Кто? Рыжий страхолюда, которого в ночные сторожа не запишут – побрезгуют?! Ледяная богиня напрасно сомневалась. Более того, она сумела расслышать шепот прохожего. Шевелились губы, рождая не слова – тени слов:

Прочь, доброта слюнявая! ВедиМеня, пылающая взглядом ярость…

Декламатор помнил пьесу наизусть. Когда-то читал вслух, репетировал перед мутным зеркалом. Подсказывая текст, умница-память скрывала все прочее – то, чего не было, не было, не было…

Не было!

Он не учил Шекспира по книге с пожелтевшими страницами, найденной в отцовской лавке. Не ездил вслед бродячей труппе по Южной Англии, желая увидеть, как играют Кин и Сиддонс. Не копил медяки на билет в «Друри Лейн». Это был кто-то другой, хотя его тоже звали Чарлзом Бейтсом.

Человек остановился у фонарного столба, шумно вздохнул, дернул себя за осточертевшую бакенбарду. Имя! Следовало поменять имя! Чарли Бейтс, ты должен был исчезнуть, уйти в лоно матери-Земли, чтоб и на Страшном суде не вспомнили. Глупец, ты пожалел имя – последнее, что оставалось. «Д-дверь!» – как говаривал сосед, дядюшка Бен, опасаясь даже в пылу пьяной ссоры поминать Того, Который на «Д».

Дверь! Дверь! Д-двер-рь!

О, не гневи меняИ новый грех не вешай мне на шею…

Не уследил! Позволил себе впервые за много недель заговорить настоящим голосом – голосом Чарльза Бейтса. Спохватился, прикусил язык, оглянулся. Пусто! Лишь Луна, вечный констебль над головой.

Губы больше не шевелились.

3

О, не гневи меняИ новый грех не вешай мне на шею.Тебя люблю я больше, чем себя…

– Как он играл, Нэлл! Как играл! Обидно, право слово. Эдмунд Кин всего-то на пять лет меня старше, а уже актер!

– Ах, Чарли! О чем ты говоришь? Твой Кин – бродячий комедиант. Его труппу даже в Лондон не пускают, не то что в «Друри Лейн», на настоящую сцену! Истинный успех ни ему, ни Саре Сиддонс во сне не приснится. Кстати, она красивая? Эта твоя Сиддонс?

– Красивая?! Нэлл, красивее тебя нет никого на свете. Но она умеет играть. По-настоящему, понимаешь? Эти гусыни из «Друри Лейн» просто читают роль, фразу за фразой. Французская школа, «ха-ха» – три раза. А Сиддонс – каждый раз другая. Словно кожу меняет… Какая она Джульетта, а? Слышала бы ты, Нэлл!

Разбейся, сердце, и глаза, смежитесь.Прах, возвратись во прах, кляня судьбу.С Ромео лягу я в одном гробу…

– Глупый, глупый Чарли! Зачем тебе менять кожу? Ты у нас красавчик, а я – обычная девчонка из лавки. На тебя леди поглядывают, из карет ручки белые тянут. Не знаю, как в актеры, а в лакеи – из тех, что к леди поближе – тебя возьмут без рекомендаций. Зато моего братца и на конюшню брать не хотят.

– О чем ты, Нэлл?! Мне сделаться лакеем? Торговать тряпьем, как отец? Актер – замечательная профессия! Актера видят тысячи людей, они его слушают, он им нужен…

– Чарли! Вот потому моя матушка и не хочет, чтобы я стала твоей женой. Актер – хуже бродяги. Его даже у церкви хоронить не станут. Не люби я тебя, мой глупенький Чарли, я бы сказала: уезжай из Англии, запишись в войска Веллингтона. Может, с Бони[30]

тебе больше повезет?

– Я не уеду, Нэлл. Я буду жить в Англии, вместе с тобой. И я стану актером! Настоящим, как Эдмунд Кин.

Лондонский порт – не город, а целая страна. От стен седого Тауэра до свинцовых волн Английского Канала. Любопытные могут нырнуть в архивную пыль – изучить пергаменты с королевскими печатями, написанные на скверной латыни. Особые законы, особые привилегии. Право быть повешенным на «добром витом шнуре с семью узлами» – пустяк, мелочь. Эй, ротозеи! – прокатитесь на ялике по красавице-Темзе, полюбуйтесь державой. Велика, обильна; что ни край – своя жизнь.

Где лучше, где хуже, а где – никак.

В Теддингтоне было «никак» в последнем градусе. Чарли понял это с детства. Отец просветил: «Дыра, сынок. Не Лондон, не деревня; не река и не море. Только и есть в дыре, что плотина…»

Теддингтонской плотиной любовались – по воскресеньям, после церковной службы, если погода позволяла. Больше смотреть было не на что. Доки – севернее, торговые пристани – южнее. В Теддингтоне селились неудачники. Моряки, у кого водились шиллинги, снимали жилье – отдохнуть, потоптать твердую землю. Год-другой – и снова в море. Молодежи тоже не сиделось. Уходили в плаванье, соблазнялись монетой вербовщика и надевали красный мундир. Руки-ноги-голова в наличии? – значит, прочь из Теддингтона. Что здесь делать? На плотину смотреть? Держать лавку с колониальным товаром?

Барахлом торговать?