Мехлис. Тень вождя

Достаточно взять любую его статью, речь, проанализировать любой его поступок — и ясно видна в этом человеке незамутненная никакими сомнениями уверенность в том, что он — из когорты «новых людей». А значит, вправе решать за других — «прежних», «старорежимных» — куда идти, в каком обществе жить, и соответственно, вершить скорый суд и расправу над мыслящими иначе. Невольно напрашиваются строки из Бориса Пастернака:

«…Телегою проекта

 Нас переехал новый человек…А сильными обещано изжитье Последних язв, одолевавших нас».

О Мехлисе писать довольно сложно. Сразу приходит на ум Жан-Жак Руссо с его постулатом — человек по природе добр. И в самом деле, не палачом, не инквизитором же родился и наш герой. Ведь были же у него и росистая тропинка, по которой сделал первые неуверенные шаги, и синяк, полученный в мальчишеском поединке чести, и первое чувство, делающее любого хоть чуть выше, благороднее.

Но что случилось потом? Откуда столь мрачная, прямо-таки палаческая слава? И случайно ли широкая прижизненная известность Мехлиса обернулась практически полным забвением после смерти? Отнюдь нет. Он сам стал заложником той политико-идеологической системы, формированию которой отдал столько сил.

В среду партийных функционеров он попал как раз в то время, когда с руководящих постов устранялись активные участники Октябрьской революции, члены партии с дореволюционным стажем, авторитетные хранители традиций большевизма, одним своим существованием напоминавшие Сталину о безосновательности его претензий на абсолютную власть. У приходивших им на смену аппаратчиков прежние минусы — мизерный партийный стаж, отсутствие связей с «ленинской гвардией» — оборачивались в глазах первого генсека большими плюсами. Представляется, что именно в этот период окончательно сложилась и личность Мехлиса. Если некогда он, возможно, и исповедовал романтически-революционные идеалы, то теперь счел за благо с ними расстаться, став законченным функционером. Нормы партийного товарищества окончательно уступили место верноподданничеству и лести в отношении «первого лица», а руководящую силу приобрели не решения партийных органов, а указания все более узурпировавшего власть хозяина — Сталина.

Как никогда востребованными оказались отличавшие его качества < — бестрепетная жестокость, умение переложить ответственность с себя на других, страсть к аппаратным играм, а с другой стороны — беспредельная преданность, ревностная исполнительность и умение предугадать желания своего кумира.

Формально принадлежа к кругу руководителей «второго эшелона», не занимая высших партийных и государственных постов, Мехлис, тем не менее, вошел в ближайшее сталинское окружение и умудрился на протяжении по меньшей мере двух десятков лет обладать властными возможностями, несоизмеримыми по масштабу с теми, которые вытекали из статуса его должностей. Этот феномен характеризует один из важнейших особенностей механизма сталинской власти — существование в политической элите такой группы функционеров, которую автор, исходя из способов рекрутирования и особенностей ее функционирования, определяет как «теневую» субэлиту. Она включала в себя номенклатурных деятелей, чья реальная власть определялась не столько постами в партии и государстве, которые они занимали, сколько неформальной, нерегламентированной близостью к Сталину, доверительными отношениями с ним.

В этом контексте личность Мехлиса вызывает особый интерес, как личность типичная, знаковая в плане выявления внутренних, скрытых пружин механизма власти, уяснения сути теневых, словно из-за политических кулис, методов и форм осуществления властных полномочий.

Любой, кто возьмется утверждать, что все содеянное Мехлисом принадлежит исключительно прошлому и сегодня удовлетворяет разве что досужее любопытство, встретит принципиальное возражение автора. Мы многое знаем о 20–50-х годах, о той страшной кровавой жатве, которую снял молох сталинизма. Но получили ли мы исчерпывающие ответы на все вопросы, волнующие российское общество? Например: каким образом большевистской верхушке удавалось так долго выдавать за подлинное народовластие его культовые суррогаты? Почему магия социально притягательных лозунгов обернулась для народных масс властью правителей, которые сами же провозглашаемые ими принципы и попирали с цинизмом? Что за злые силы таились в головах и душах тех, кто счастьем будущих поколений оправдывал насилие над современниками, через стройки коммунизма загоняя их в «светлое царство свободы»?

В мучительном поиске ответов мы ведь размышляем не только и не столько о прошлом, сколько о судьбах российской демократии, о разумном балансе в нашей жизни политики и нравственности, социально-классовых интересов и общечеловеческих ценностей, силы и права, интересов государства и интересов личности. Словом, о том, что важно для любого общества во все времена.