Меланхолия

И тут Тони начинает смеяться. Не зло и оскорбительно, а просто весело, беззаботно от невзначай отпущенной шутки. Это редкое зрелище и на него стоит посмотреть. Очередное домашнее волшебство превращения из холодноватой фурии в ослепительное, милое, теплое существо. Лицо просыпается, прорывается сквозь тонкий лед холодной маски огоньком, притягивающим души-бабочки. Пальцы наших рук переплетаются и сжимаются в непривычно тайном и интимном знаке. Неожиданный аванс за сегодняшнее хорошее поведение. И безразлично, что дождь, что темнота, но долгожданная пустота растворяет видения и оставляет нас одних в постели.

В первые мгновения - даже какое-то обидное чувство одиночества, удаления подпорок и растерянной балансировке в мире, который прижался к тебе, распустил осенние дождевые крылья и готов принять лишь то, что дозволительно. Холод забирается под одеяло и меня трясет неумелый убийца, схватившись за горло несильной, но липкой хваткой. Ремиссия, нежданная ремиссия, кратковременное ныряние в иллюзию, потеря агрессивной отстраненности ради милосердных объятий, в которых пока еще тоже неуютно. Но они держат, держат ради меня самого, протягивают сквозь накатывающие волны тоски и одиночества, а дыхание согревает затылок.

- Как ее зовут? - спрашивает потом Тони.

Мы сидим в библиотеке и пьем кофе. Она - в своем любимом черном платье до пят, со шнуровками и вставками, подобрав ноги на диванчик, опершись левой щекой на ладонь, а чашку отставив далеко в сторону. Как она ухитряется так долго держать ее на весу? Более неудобной позы не придумать.

Толстое дно кружки уже не обжигает и я ставлю ее на ладонь.

- Сандра. Ее зовут Сандра.

Тони улыбается.

- Красивое имя. Достойное произнесения дважды. Непонятная магия звуков. Почему одни приносят равнодушие или несчастье, а другие притягивают? Должно быть милая девушка.

- Ты тоже милая девушка. Тони - гораздо красивее, чем имя Сандра.

- По моему, это даже не смешно.

Констатация факта. Бесчувственная фраза скорби. Но обиды нет и Тони склонна продолжить обсуждение.

- Можно пригласить ее домой. Я бы приготовила что-нибудь и уступила ей свое время. Какие-нибудь равиолли. Или лазанью. Любопытно, а что такое лазанья? Впрочем, это безразлично. Она же не есть сюда придет.

Вот так.

- А зачем она сюда придет?

- Умная девушка всегда придумает благовидный предлог, - говорит Тони наставительно. Словно действительно разбирается в девушках. - У вас ведь какие-то дела. Ничто так не сближает, как совместные дела. Особенно, если они опасные. Или загадочные. Или тайные.

- И опасные. И загадочные. И тайные, - подтверждаю я.

Она улыбается. Смотрит на меня внимательно. Изучает давно известный лик.

- Тебе не страшно?

- Мне всегда страшно.

Губы касаются края чашки с обнимающейся парочкой и улыбчивыми звездами. Где-то должна быть и моя Луна - полное веселья лицо с прыщами-кратерами, но пальцы Тони скрывают мое прибежище от меня. Возможно, это правильно. Долой укрытия! Нельзя скрываться в скорлупе вещи, когда все самое лучшее, что есть в тебе, сидит рядом и пьет кофе. Я вновь замираю на своем тайном пороге, в проеме уже распахнутой двери, откуда в лицо бьет дождь, а сзади подпирает ветер. Они закручиваются вокруг меня двойной спиралью генетической осени, как все оттенки черного. Сколько их? Только неопытный пессимист скажет о пустоте и тьме. Я же вижу сотни оттенков, я вижу яростное движение без времени и пространства, но, к сожалению, от этого оно не становится добрее. Смыслу существования некуда втиснуться в буйное разноцветье тьмы. Но вот что-то или кто-то милосердно срывает зеленые и красные листья и пускает их по ветру крошечными корабликами. Они включаются в общее движение воды и ветров, медленно проскальзывая около глаз ленивыми молниями силы и уверенности.

Мне хочется сползти с дивана и прижаться к этим коленям, укрытым тонкой материей странного платья. Я даже знаю, чем они будут пахнуть - ромашками, прожаренной солнцем скошенной травой, тенью лета, той забытой порой, где время уже никуда не тащит на своей спине ленивое пространство, где все пребывает так, как оно есть - величественно и вечно. "Святотатство", заметит Тони и я не решаюсь услышать подобные слова.

Откуда-то из под дивана после долгих усилий выбирается громадным и пыльным жуком Ахиллес, тыкается мордой в ботинок, пытается посмотреть на верх, но срез панциря не дает ему это сделать, прижимая к полу. Лапки забавно, как у заводной игрушки толстенькими веслами погружаются в ворс ковра, выталкивая упрямое существо через гладкую преграду, пепельница кренится и из нее выпадают сморщенные окурки. Ахиллес преодолевает ботинок (я ощущаю тяжесть живого), скатывается по другую сторону и ползет дальше, чтобы упереться в пластмассовую стойку с компакт-дисками.

- Ты куда, Ахиллес? - спрашивает Тони, смешно вытягивая губы.