Меланхолия

Тонированное стекло медленно-медленно покрывается трещинами, словно огненные змеи упали с небес и пустились в пляс смерти перед изумленными созерцателями, чья судьба предрешена, кто провис между двумя ничто в том редком чуде решающего мгновения, когда уже все дозволено, но еще ничего нельзя сделать. Пасть акулы цвета металлик неторопливо и с какой-то усталой элегантностью вгрызается в кровавую морду "кобры", подминает под себя приземистое тело, наплывая океанской громадой голодного каннибализма, все туже и туже опоясывая бесконечными рядами стальных зубов, криво торчащих из смердящей пасти, агонизирующую машину, не снижающую свой напор, потому что Сандра продолжает вбивать скорость в разорванные артерии проводов и вкладывать уверенность в расшатанную трансмиссию. У нас нет шансов. Сейчас нас снесут, подбросят в воздух легким толчком или хитростью подставят вихляющий хвост "кобры" под громадные циферблаты, на которых выбиты нули безвременья, - тут нет даже воли машины, только яростное, оскаленное лицо женщины, сквозь которое я вижу усмешку Тони и нереальное спокойствие яркой Сэцуке.

Зубы смыкаются на сердце и вспухает багровый шар, плотно упакованный в черные прожилки копоти, сдерживающие смерть на два лишних такта, после которых веселый молот бьет в стекло и наши лица сечет бритвенный дождь. Белесые метастазы спасения вздуваются на животах, подушки безопасности отбрасывают тела назад только для того, чтобы из занятой ложи увидеть красочность представления взлетающей в воздух металлической акулы, прошитой бесчисленными гарпунами взрывов и кусками распада избавляющейся от своей кожи змеи. То, что рядом, начинает удаляться в лазурную бесконечность и стальная девственность дороги не выдерживает, скручивается напряженными спиралями, визжащими и исходящими мелкой пылью предупреждающей краски. Дорога внезапно расширяется и мы следуем за неуправляемой силой, раскидывающей железные коробки грузовика и вздымающей перед собой ответную грозную волну раскаленной земли.

Тяжелый утюг выравнивает смятую миллионолетнюю ткань вечного пейзажа, прожигает ее до влажного основания, откуда выбиваются, выстреливаются мутные фонтаны скрытой воды, облегченно кричащие в небеса свои тайны, солнце пригасает и испепеляющий жар неохотно расцепляет свои объятия. Кровь выталкивается из порезов и заливает глаза, но исколотый мир, смятая рубашка обыденности ломает нечто в привычной оптике банальной трагедии и я вижу лицо Сандры, обвисшее искусственной маской, оплывшее, изорванное, - чужеродное покрытие, растрескивающееся как высыхающая эмаль и обнажающее что-то безумно знакомое и забытое.

- Сандра! - зову я, но звук лишь выплескивается изо рта горячей рвотой, пузырением исчерпанной жизни, от которой так непросто убежать.

Она что-то шепчет, но в моих ушах стоит рев рвущегося мира, взрывы всех войн впиваются в череп, и словно кто-то огромной кувалдой бьет по металлической крыше. Этот шепот стальными иглами впивается в глаза и я вижу красоту всех вещей, которые когда-либо существовали под солнцем. Коннотации страха и отчаяния окрашиваются в бархатистые тона изумрудного, бордового и черного сияния. Внешность принарядилась отсидеть случайное пиршество смерти. Как будто не движение, а анимация воспроизвела нашу жизнь, тонкую намагниченную ленту или просто хаос нулей и единиц.

Я склоняюсь ниже и слышу все-таки зов куклы: "Сэцуке!", и мне приходится оглядываться, чтобы обозреть взрыхленное поле случайной битвы. Красная скорлупа "кобры" усыпает красную землю, по которой то там, то тут прорастают огненные и зеленые травинки, играющие в непонятную игру. Дальше высится запутанная груда странных приспособлений - начищенных труб, зубчатых колес, свистящих клапанов, спаянных в меняющуюся мозаику чуждой жизни, которую невозможно охватить целиком и растерзанный взгляд выхватывает лишь абстрактные куски. Долгая дорога на океан, сквозь запутанные обломки миров и сознания...

Нужно подниматься, земля слишком обширна, чтобы двигаться ползком. Рука нащупывает обжигающую опору, а наитие подсказывает - "остов", использованный и полусъеденный зародыш позапрошлой реальности, пытающийся дать волю другой луне и другому солнцу. Пальцы крепко сжимают бритву, до режущей боли, освобождающей на крохотное мгновение сознание и концентрирующей капли слюнявой воли в то, чтобы оторваться от прожженной почвы. Мир распадается на кусочки лего и повинуясь прихоти течений собирается в новое творение, которое так же старо, как и предыдущее, но в нем нет этого сентиментального довеска, под названием "жизнь".