Меланхолия

Я замерз. Внезапно и полностью. Подлый холод все таки просочился, проник сквозь одежду, накопился там плотным ледяным одеялом и в одно мгновение обхватил, присосался, прилип скользкими и гадко мягкими щупальцами к коже, слегка напрягся и поволок вниз, в адские норы вечного льда. Не хотелось ни двигаться, ни просто шевелиться, так как невинные разряды мышечного тепла вызывали яростное сопротивление торжествующего создания. Твердые крючья проникали под кожу и расползались мириадами крохотных мурашек.

Шериф и патологоанатом замерли в нелепых позах финальной сцены какого-то спектакля - распятыми, обвислыми куклами со скошенными глазами и скорченными ртами, пережевывающими дурную бесконечность вымученного и, наконец-то, прерванного диалога. Но это мало что меняло. Тело оставалось телом, еще одной бутафорией, чрезмерным смыслом изменившегося мира, отвратительной обнаженностью женского ландшафта, холодеющей притягательностью, за которой зрела, наполнялась и готова была прорваться в потусторонний мир самая безжалостная стерва - Ее Величество Меланхолия.

Словно что-то поняв, шериф похлопал меня по плечу.

- Это пройдет, - сообщил он. - Такое всегда должно проходить. Поверьте моему опыту. Даже Анри это подтвердит, а уж он знает начинку каждого из нас...

Я упрямо покачал головой.

- Мы всегда склонны переоценивать любовь и недооценивать долг, - мягко продолжил Парвулеско. - Ведь долг так холоден и безразличен. Его так легко препарировать, разбирать на понятные куски, принимая их за причину, не так ли?

- Не так.

- Вот уже лучше. Важно сказать первое, пусть самое глупое и бессмысленное слово... Тот, кто молчит в этом месте, тот обречен. Статистика, мать ее...

- Так что вы говорили...

- О долге? - охотно подхватил Парвулеско. - О, это мой самый любимый конек. Я люблю говорить о долге. Можно сказать, что кроме него у человека больше ничего и нет... Глупые мечтания иногда заставляют задавать себе вопрос... Хотя нет, не вопрос. Без такой излишней драматичности. Просто начинаешь понимать, что большую часть своей жизни ты живешь именно по долгу, а не по любви. Ужасно, да? И долг неприятен именно своей понятностью, аналитичностью. Что можно извлечь из любви? Кто осмелится сказать, что он знает причину любви? Я не имею в виду любви с большой буквы, но и самое обычное, самое убогое желание... Как съесть мороженое, например. Вот, Анри, ты любишь мороженое?

Анри покачал головой и скривился.

- Я вообще не люблю мороженые продукты. И, кстати, я точно знаю - почему, Жан.

- Не знаешь, - объявил Парвулеско. - Точно не знаешь. Тебе кажется, что только из-за твоей работы. Ведь здесь столько холодных тел?

- Ну... ну допустим.

- Но ведь работу ты свою делаешь? Не по обязанности, а потому что она тебе нравится. Если продолжать причинно-следственную связь, то и полуфабрикаты окажутся ни при чем. Здесь нет логики, Анри. У любви нет логики. У нее нет приводных механизмов. Она - одноразовый прибор. Стоит ей сломаться и уже не восстановишь. И зачем тогда жить? Вот только когда мы и начинаем жить. Только тогда, когда жить и действовать уже нет никакой возможности, когда за этим нет больше любви, желания, радости, лишь мрачная необходимость выполнить свой долг до конца.

- А ты философ, - усмехнулся Анри. - Тебе начинаешь верить.

Парвулеско пожал плечами и отхлебнул из кружки. Поморщился:

- Все остыло... Я не философ, я - мистик. Я верю во всякую чушь, я вижу в любой мелочи знаки судьбы, но это мало помогает раскрывать преступления. Если бы за каждым преступлением скрывалась метафизика, если бы каждый преступник был Раскольниковым, то... Но преступления банальны, скучны, примитивны. Может поэтому меня и выбрали шерифом? Мол, хватит критиковать разум и практику, пора приложить разум к практике... Ты ведь знаешь, Анри, как мэр умеет убеждать... Наивный человек.

- И мой вам совет, - обратился шериф ко мне, - научитесь жить по долгу, потому что любви у вас точно не будет.

- Это должна быть Сандра, - признался я. - Это должна была быть она. Она сидела рядом... Я не понимаю, почему так случилось. Но теперь это госпожа Р. Я видел ее один раз, но точно уверен, что это она. Госпожа Р.

Шериф убрал светлые волосы с мертвого лба.

- Конечно. Госпожа Р.

- Но... Но почему вы звонили мэру?

Парвулеску вздохнул.

- Госпожа Р. - жена господина мэра. То есть, теперь уже бывшая жена.

23 октября

Шуб

Меня осенило: я знаю все; в эти возвышенные часы мне открылись все тайны мира.

Я лежал в постели, во влажной темноте, но это не имело никакого значения, как не имело значение ничто во вселенной. Чернота ползла по лицу бесконечной мантией чудовищной улитки, потолок и стены складывались странными углами и сквозь них просвечивала обветшалая земля - убогая, изодранная, древняя и окаменевшая, несущая забытый крик плезиозавра. Это особенное чувство, не предполагающее и не желающее моего существования, беспричинное и волшебное, слишком чистое для вспотевших ладоней, приближающееся из бездны, бесконечно великое, заставляющее трепетать на обломке забытого шеста изодранный флаг разума.