Меланхолия

- Я хочу попытаться донести до вас, благородные судьи, мои впечатления от длительной болезни, протекавшей в таинственных глубинах моего духа. Я не знаю, почему я использую выражение "болезнь", ведь я никогда в жизни не чувствовал себя лучше. Иногда мне казалось, что мои силы и способности удвоились. Я ощущал, что знаю и понимаю все на свете, и бесконечно наслаждался собственным воображением. Нужно ли сожалеть об утрате всего этого, когда заново обретаешь свой так называемый разум?

Но, может быть, благородство и запутанность стиля не в чести у Высокого ареопага? Они подозрительно скосили глаза, их распухшие тела шевелятся в причудливом узоре морских течений, они желают истин из глубин жизни. Что ж, тогда твоя очередь, человек, скажи: болен ли ты?

- Мне нечего об этом сказать, - трет ладонями поросшие металлической стружкой щеки простая личность (хотя в личности ли тут дело!). - Я натыкаюсь на железный занавес - неверие. С точки зрения мира это бред. Мир хочет реальности. Я ничего не могу доказать. Я держу это в себе - иначе меня сгноили бы в больнице.

- Я имею на это право! - не выдерживает кто-то в толпе. - Ведь я безумен!

Его толкают локтями и зажимают рот. Выскочка. Здесь все безумны, потому что все нормальны.

Председательствующий колотит молотком по камбале и брызги чернил разлетаются из корчащейся рыбьей тушки:

- Я призываю вас к порядку, уважаемые коллеги, я еще раз призываю вас к порядку! Здесь не место для профанации!

- Не верьте ему! - вторит взволнованный профессор Эй. - Не верьте! Он только выглядит человеком, но в нем уже нет ничего от человека! Его вывернули наизнанку, его глаза и рот смотрят внутрь и все, что он говорит, касается только его! Прошу Высокий ареопаг не принимать во внимание эти аутистические бредни! Он изменен с ног до головы, он готов вытащить на поверхность самые глубины своего естества. Это потрясение, только так и нужно понимать - ПОТРЯСЕНИЕ. Реальность оказалась лишь сборищем фантазмов, а сознательное - бессознательным.

- Ну, я бы не стал кидаться такими обвинениями, - доверительно говорит травести. - Ни один суд присяжных в жизни не видел бессознательного, даже на приеме у психоаналитика.

- Вы правы, коллега, - потирает руки Вернике. - Ой, как вы правы. Пора прекращать балаган и браться за дело! Все в народ, на койки и под инъекции! Ведь в этом есть разумное зерно.

Бейль откашливается от рыбок:

- Лично я всегда подозревал, что те категории, которые мы используем для классификации и постижения нашего материала, не затрагивают глубинных основ человеческого. Мы барахтаемся на поверхности, вытаскиваем и изучаем всякий хлам, отбросы, отторгнутые этими глубинами и не понимаем, что существует первичный источник, чистый и неиссякаемый, не подверженный никакой порче, благодаря которому человек и сохраняет известную долю свободы от всего того, что с ним происходит. В этом пункте я склонен покритиковать нашего уважаемого коллегу (Кречмер добродушно машет рукой), но... Пол, раса, возраст, болезнь, все что угодно есть в каком-то смысле сам человек, но ведь этим он не исчерпывается?

- Надеюсь, - усмехнулся Кювье, - Мы уже сотню лет черпаем из этого источника, а дна действительно не видно. Иначе пришлось бы переквалифицироваться в паталогоанатомов. Модус человеческого лежит в иной плоскости, чем любое наше знание. Мы пытаемся делать операции над зеркальными изображениями и еще удивляемся, почему скальпель не берет стеклянную поверхность! А ведь это может быть чем угодно, некая целостность, таинственно вырастающая из того, что было дано, понято, сотворено, и нам не под силу наблюдать за ней. Это может быть отказ или самоограничение, любовь к собственным основам или ненависть к ним, методическая, формирующая самодисциплина, или такой модус внутреннего поведения, при котором человек приходит, возвращается к самому себе через свои поступки.

Председательствующий хмурится, обтирает молоток салфеткой, но прервать дискуссию не решается. Профессор Эй возвращается на свое место, неуверенно бредет среди зарослей кораллов, пинает крупные актинии и щурится, пытаясь разглядеть недоступное ему дно. Мы смотрим свысока на его ступни, нам хочется пощекотать испачканные пятки, но профессора жалко.

- Каково будет решение Высокого ареопага? - Председательствующий обводит взглядом белые фигуры. - Кто-нибудь готов сформулировать общее мнение?

Лафотер и Геккель обмениваются записочками. Травести заглядывает в бумажку и кивает. Кречмер отмалчивается и демонстративно запихивает бумаги в портфель с надписью "Второй Олимпийский съезд психопатологов".

Наконец поднимается Кювье, отхаркивается, отплевывается, прочищает нос в громадный платок: