Меланхолия сопротивления

Неутомимые труженики распада, освободившиеся от оков, временно затаились, ожидая благоприятных условий для продолжения уже было начатого, но тут же прерванного сражения, для беспощадного штурма с заранее понятным исходом, в ходе которого в необратимом безмолвии Смерти они разберут на отдельные части то, что некогда было живым и неповторимым целым. То неблагоприятное обстоятельство, что в течение долгих недель и месяцев наружная или, если точнее, верхняя температура держалась на чрезвычайно низком уровне и покидающий этот мир организм промерз до каменной твердости, привело к тому, что бездействующие штурмовые отряды и сама обреченная на уничтожение крепость застыли в общей недвижности, как в мертвом паноптикуме, где ничего не происходило, где царили идеальное и безукоризненное постоянство, полная заторможенность, необычайная опустошенность времени и лишенное длительности бытие. Но потом началось постепенное, очень медленное пробуждение, тело освободилось из ледяного плена, и направленная против него атака, шаг за шагом набирая темп, продолжилась. В белках мышечной ткани возобновился катаболизм – теперь уже неостановимый односторонний процесс обмена веществ: энзимы-аденозинтрифосфатазы продолжали атаковать АТФ (своего рода универсальный энергетический генератор, аденозинтрифосфорную кислоту), в результате даже в этой, уже беззащитной, крепости высвобождалась энергия, за счет чего повышалась АТФ-азная активность актомиозина, что вело к сокращению мышц. Но беспрерывно разлагающийся и, естественно, убывающий аденозинтрифосфат больше не мог пополняться за счет окисления или гликолиза, запасы его ввиду нулевого ресинтеза неуклонно снижались, и это – при одновременном накоплении молочной кислоты – привело к тому, что мышечное сокращение – в полном соответствии с правилами – закончилось

rigor mortis, то есть трупным окоченением. Кровь, теперь подчинявшаяся только закону всемирного тяготения и по этой причине скопившаяся в низлежащих отделах венозной системы, точнее сказать, содержавшийся в ней фибрин, который и был – во всяком случае, до полной победы – одной из важнейших целей боевой операции, подвергся атаке одновременно по двум направлениям. На первом этапе – еще до перерыва в штурме – активизировавшийся тромбин отщеплял от белковых молекул фибриногена, которые были растворены в плазме крови, отрицательно заряженные концевые пептиды, и образовавшиеся после утраты заряда молекулы фибрина приобретали способность соединяться с себе подобными, образуя сгустки из устойчивых молекулярных цепочек. Но все это продолжалось недолго, так как вследствие аноксии, сопровождающей Exitus

, плазминоген переходил в активную форму (плазмин) и путем отщепления трансформировал эти фибриновые цепочки в полипептиды, так что борьба – при поддержке атакующего крупными силами с другого фланга адреналина, способного к растворению сгустков – завершилась восстановлением текучести крови и быстрым и впечатляющим триумфом подразделений, противодействующих гемостазу. Иначе справиться с этими сгустками им было бы затруднительно, и, что еще важнее, на это потребовалась бы уйма времени, а сохранение текучести упростило решение следующей задачи, когда целью была уже ликвидация красных кровяных телец. В результате того, что ткани понятным образом потеряли способность удерживать жидкость, межклеточная субстанция скопилась в свободном пространстве вокруг крупных венозных сосудов, и поскольку мембрана эритроцитов стала легко проницаемой, начался процесс выщелачивания гемоглобина. Вымываемый из эритроцитов пигмент смешивался с межклеточной жидкостью и, просачиваясь сквозь ткани, окрашивал их, демонстрируя очередную внушительную победу беспощадного войска деструкции. А в тылу четко скоординированного генерального наступления с его основными ударами по мышечной ткани и крови, в некогда удивительном царстве организма бушевало тем временем восстание «внутренней оппозиции», которая прямо в момент смерти, едва только рухнули все препятствия и барьеры, организовала нечто вроде дворцового переворота и обрушилась на неповторимую в своей изысканности систему взаимодействия углеводов, жиров и белков. Участниками переворота были так называемые тканевые ферменты, а их акция носила название autodigestio postmortalis (посмертное переваривание), однако надо отметить, что это – вполне непредвзятое, впрочем – название все же скрывает печальную суть явления и было бы правильнее – во всяком случае здесь – говорить о «бунте прислуги».

Вероломной прислуги, которую и прежде, когда жизнь в крепости еще била ключом, приходилось держать в узде с помощью целой системы тормозов-ингибиторов, ведь в принципе вся ее деятельность ограничивалась лишь расщеплением и первичной обработкой питательных веществ, попадавших в закрома упомянутого царства, и чтобы эта прислуга не заходила дальше положенного и не набрасывалась на сам материнский организм – которому должна была только служить, – требовался постоянный и чрезвычайно строгий контроль. К примеру сказать, протеолитические ферменты (или протеазы) изначально предназначались для катализации гидролиза пищевого белка посредством расщепления пептидных связей, и только благодаря энергичному присутствию муцинов удавалось воспрепятствовать тому, чтобы заодно с желудочной кислотой они не расщепляли и белок клеток. Приблизительно то же можно сказать и о ситуации с углеводами и жирами, где в жестком сопровождении отряда ингибиторов нуждались, с одной стороны, коэнзим А и кофермент НАДФ, а с другой – дегидрогеназа жирных кислот и липаза, поскольку без этой охраны ферменты, призванные расщеплять жиры с углеводами, занимались бы совершенно не свойственными им делами. Конечно, сейчас тормозов и сопротивления уже не было, поэтому с установлением благоприятной температуры начался или скорее продолжился «дворцовый переворот»: кровь, разложившаяся в сосудах слизистой оболочки желудка до кислого гематина, во многих местах разрушила структуру желудочной стенки, и боевой отряд, составленный главным образом из соляной кислоты и пепсинов, прорвавшись к органам брюшной полости, теперь мог обрушиться на их ткани. Так, в результате действий отрядов «ферментной прислуги» распался на элементы гликоген печени, затем в поджелудочной железе начался аутолиз, название которого (самопереваривание!) проливает безжалостный свет на скрывающуюся за ним истину: все живое с момента рождения несет в себе свою погибель. Несомненно, однако, что в связи с ограниченным доступом кислорода львиная доля работы пришлась на медленно, но неудержимо идущий процесс путрефакции, или, проще сказать, гниения – ферментативной деятельности микроорганизмов, в обязанности которых входит разложение азотосодержащих органических соединений, и прежде всего белков. Объединив усилия с передовыми отрядами, микроорганизмы эти начали деятельность в месте своей наибольшей концентрации – в пищеварительном тракте, чтобы затем постепенно распространить свою власть на весь универсум крепости. Помимо нескольких анаэробных микробов это подразделение в основном состояло из аэробных гнилостных микроорганизмов, но назвать весь состав боевой единицы – задача явно невыполнимая, поскольку кроме Bacterium proteus vulgaris, Bac. subtilis mesentericus, Bac. pyocyaneus, Sarcina flava

и Streptococcus pyogenes еще множество видов бактерий принимало участие в решающих битвах, первая из которых разыгралась вдоль кожных вен сначала в области брюшной стенки и паха, потом – в межреберьях, надключичной и подключичной ямках, где образующийся в ходе путрефакции сероводород, соединяясь с гемоглобином крови, переходил, с одной стороны, в вердоглобин, а с другой – при взаимодействии с железом распавшегося кровяного пигмента – в сульфид железа, чтобы затем тот же самый процесс совершился в мышцах и внутренних органах. И вновь благодаря лишь закону всемирного тяготения смешанная с пигментом крови физиологическая жидкость стала просачиваться сквозь беспрерывно разлагающиеся ткани, и эта внутренняя миграция строительных материалов продолжалась, пока влага не достигла кожного покрова, где и начался ее прорыв в глубины. Параллельное событие этой биодеструкции было связано с именем Clostridium perfringens – высокоэффективной анаэробной бактерии, начавшей стремительно размножаться в кишечнике с наступлением новой эпохи, каковая бактерия, кроме места происхождения, развернула бурную деятельность в желудке и кровеносных сосудах и вскоре распространилась по всему организму; благодаря этой деятельности появились газовые скопления в желудочках сердца и под легочной плеврой, а также гнилостные волдыри на коже, что в конце концов привело к ее отслоению. К этому времени когда-то неуязвимое и при всей своей сложности подчиняющееся простой и прозрачной логике царство протеинов уже совершенно распалось – сперва на альбумозы и пептоны, на амиды, азотистые и безазотные ароматические вещества и, наконец, на органические жирные кислоты: муравьиную, уксусную, валериановую, пальмитиновую и стеариновую, – а также неорганические конечные продукты, такие как водород, азот и вода. С помощью нитритных и нитратных бактерий, обитающих в почве, аммиак окислился до азотной кислоты, которая в виде солей, поглощаемых корневыми волосками растений, возвратилась в тот мир, откуда пришла. Один из конечных продуктов распада углеводов перешел в атмосферу в виде углекислого газа, чтобы в дальнейшем – хотя бы пассивным образом – принять участие в фотосинтезе. Так, тоненькими ручейками, мертвая материя возвращалась в более высокую сферу организации, аккуратно распределяемая между органической и неорганической формами бытия, а когда после продолжительного, но безнадежного сопротивления капитулировали соединительные ткани, хрящи и наконец даже кости, от бывшей твердыни не осталось совсем ничего – причем не был утерян ни один атом. Несмотря на то что не сыщется в мире бухгалтер, способный учесть несметные составляющие элементы, все сохранилось, хотя уникальное и неповторимое протеиновое царство безвозвратно исчезло – его смел бесконечный порыв хаоса, увлекающий за собой и кристаллы порядка, вобрало в себя безучастное и неостановимое сообщение между вещами, разложило на углерод, водород, азот и серу, растеребило на ниточки тонкие ткани; оно распалось, его поглотила незримая сила по приговору безумно далекой инстанции, как эту книгу – здесь, в этой точке, сейчас – поглотит последнее слово.