Мелодия Секизяба (сборник)

Как удар ножом были для Энетач последние слова мужа, она знала, что сказаны они были неспроста. Сегодня Хайдар-бай мимоходом сообщал ей, что решил выдать Гызылгюль замуж за сына Овезмурад-бая Токгу, Зная непреклонный характер своею мужа, Энетач ничего не сказала в ответ, да и Хайдар-бай и не ждал от неё ответа, ибо всё в доме решал он один. Но она почувствовала, как слёзы наворачиваются ей на глаза, когда она представила придурковатого Токгу, у которого вечно текло из носа, обнимающею красавицу Гызылгюль. Если она и надеялась ещё на что-нибудь, так это на то, что решение Хайдар-бая было ещё не окончательным. Сейчас же, когда в доме было произнесено имя учителя Ильмурада, у неё упало сердце. Она знала, что нет такой шалости или такого проступка, который Хайдар-бай не простил бы сыну. Но ещё лучше она знала, как непреклонен будет Хайдар-бай, если сочтёт, что Гызылгюль его позорит, а основания для таких опасений у Энетач были: неподалёку от дома, не далее как полчаса назад им повстречался первый сплетник аула Гарлы и стал намекать Хайдар-баю о том, что учитель Ильмурад скоро станет его зятем. И какая нечистая сила послала им навстречу этого Гарлы. Выслушав его, Хайдар-бай насупился и до самого дома не произнёс ни слова. И тут же, как назло, снова всплыла имя учителя Ильмурада, с которым, как не без удовольствия сообщил ему своим свистящим шёпотом Гарлы, дочь его, Гызылгюль, встречается тайком едва ли не каждый день. Энетач и сама замечала, что дочь её время от времени куда-то исчезает, но это было, конечно, не каждый день, и ненадолго…

Теперь судьба дочери, ничего ещё не подозревавшей, висела на волоске.

«О, аллах, милостивый, отведи гнев Хайдар-бая, не дай ему искалечить жизнь собственной дочери», — такую молитву вознесла всевышнему бедная Энетач, но было, похоже, поздно. Хайдар-бай, неподвижно глядевший до этого в окно, обернулся к жене и голосом человека, принявшего окончательное решение, произнёс:

— Видишь, до чего дошло. Ты и твоя дочь втоптали уже моё имя в грязь. Если это ещё раз повторится, пеняйте на себя. И вот ещё что: сейчас же извести Овезмурад-хана. Пусть присылает сватов.

Эти слова прозвучали для Гызылгюль как гром среди ясного неба. Отец хочет отдать её этому недоноску Токге с вечной каплей под носом. Лучше смерть, чем такое замужество. Она могла бы сказать эти слова прямо отцу в лицо, и пусть бы он делал с ней, что хотел. Но отец был в ярости и едва ли понял, что говорит ему дочь, для него это и значило не больше, чем комариный писк. А ведь смысл сказанных им слов был понятен даже мальчику. Он никак не мог понять, зачем отец хочет отдать такую красавицу за придурковатого Токгу, над которым потешался весь аул, от мала до велика. Он смотрел на отца во все глаза, словно желая удостовериться, что это просто шутка, но Энетач, которая знала много больше, чем маленький Бугра, не выдержала:

— Отец, как ты можешь нашу дочь, которая красивей цсетка, отдать за урода и дурака, даже если его отец — Овезмурад-хан?

— То, что валяется в пыли под нотами у всех, не может быть цветком, — отрезал Хайдар-бай. — Даже скотина не ест клевер, на котором лежала собака. — Потом, обратившись к Энетач, добавил: — Подожди, ты ещё увидишь, что никто вообще не захочет взять твою дочь себе в дом.

Гызылгюль, до этого не произнёсшая ни слова, при последних словах отца закрыла лицо руками, и, громко зарыдав, бросилась в другую комнату. Энетач, понимая, что всё уже погибло, со слезами на глазах упала перед мужем на колени и обхватила его сапоги.

— Не делай этого, отец, умоляю тебя. Не убивай своими руками единственную дочь, которую подарил нам аллах после стольких молитв.

Хайдар-бай сделал попытку освободиться, но Энетач не пускала его. Тогда, не говоря ни слова, он отбросил её в угол ударом ноги. Не обращая на неё никакого внимания, Хайдар-бай надел тельпек, и, выйдя из дома, направился к конюшне, где стал седлать застоявшегося жеребца. Потом подвёл его к верблюжьему загону, встал ногами на лежавшее в пыли верблюжье седло и сел на жеребца, сразу хлестнув его камчой, от чего тот понёсся, точно выпущенная из сильного лука стрела. А Энетач, не чувствуя боли, громко причитала, обращаясь к аллаху, ибо у кого она ещё могла просить милости: «О, аллах, великодушный, неужели тебе мало моей злосчастной судьбы! Пожалей мою дочь, не заставляй и её мучаться так, как всю жизнь мучалась я, умоляю, аллах…»

Гызылгюль ещё лежала, уткнувшись мокрым от слёз, лицом в подушку, когда к ней подошёл Бугра. Он лёг рядом, положил ей голову на плечо и сказал в самое ухо:

— Прости меня, Гызылгюль. Это я во всём виноват.

Не поднимая головы, Гызылгюль ответила:

— Нет, Бугра, нет, виновата во всём моя горькая судьба. — Она, как слепая, гладила мальчика по волосам. — Лучше бы мне совсем не появляться на свет, чем появляться для такой участи.

— Надо что-то делать, Гызылгюль. Подскажи, что?

— Всё бесполезно, Бугра-джан. Что на роду кому написано, то и будет.

— А что ты собираешься делать, если отец захочет всё-таки выдать тебя за этого дурака Токгу?