Меловой крест

А он находил утешение в беседах со мной. Причем говорил обычно он, а я, светски подкатывая глаза, делал вид, что внимательно его слушаю, пассивно подготавливая его тем самым к разговорам с более доверчивыми и покладистыми собеседниками (вернее, собеседницами).

Иногда, когда ему бывало лень услаждать мой слух пространными рассуждениями на отвлеченные темы, он замолкал, и мы надолго погружались в глубокомысленное молчание и могли сидеть так часами, заботливо подливая друг другу вина и одаривая друг друга взглядами, полными любви и обожания.

Юрок нагрянул ко мне ровно в шесть вечера. Говорю нагрянул, потому что иначе его ознаменовавшееся невероятным шумом, визгом и грохотом вторжение назвать нельзя. Юрка сопровождали растерянный шофер такси, нагруженный пакетами с вином и снедью, и некая длинноногая девица потасканного вида, впрочем, весьма смазливая.

Девица первым делом без разрешения обследовала квартиру, не забыв освидетельствовать спальню, где, хулигански посвистывая, простояла довольно долго, с радостным изумлением рассматривая покрытую огненно-красным покрывалом старинную двуспальную кровать — предмет моей давней, нескрываемой гордости.

Юрок, сделав суровое лицо, отобрал у опешившего таксиста пакеты, сунул ему в руку несколько скомканных бумажек и выставил за дверь.

Потом стремительно вернулся и, повизгивая и суча ногами от нетерпения, принялся разрывать пакеты своими толстыми пальцами, норовя делать все сразу, ничего не упуская.

Казалось, что их, Юрков, несколько. Или Юрок — один, а рук у него, как индийского божества Шивы (или Кришны? А может, Вишну? Или Брахмы?), четыре, и у каждой руки есть свое определенное предназначение.

Угомонился мой друг лишь тогда, когда произвел в квартире полный разгром.

Консервные банки, бутылки шампанского и водки, завернутые в газету(?) горбатые красноглазые сельди, два погонных метра любительской колбасы, торт, конфеты, фрукты, блоки сигарет, батоны хлеба, букет цветов и еще что-то в свертках, пакетах, коробках — все было разбросано по стульям, креслам, столам и диванам.

Судя по всему, этот сумасброд решил поселиться у меня навсегда, с легкой тревогой подумал я.

Удовлетворенный, он уселся в моем кресле. С моим стаканом в руке. И плавно поводя рукой с зажатым в ней стаканом у меня перед носом, Юрок устремил на меня взгляд такой абсолютной безмятежности и такой ослепительной, прямо-таки неземной, голубизны, что я невольно зажмурился, представив в воображении почему-то берег дальний и синь бездонную небес.

— Познакомься, — наконец догадался он, развязно кивая на длинноногую, — моя новая любимая девушка. Зва-а-лась она Унди-и-на, — пропел он на знаменитый мотив. — Ундина, цыпа, подойди, не бойся. Подойди, подойди, этот скорбно молчащий тип не опасен. — Юрок ткнул пальцем в меня: — Вот, позволь, Уня, представить тебе моего друга, знаменитого художника Сержа Бахметьева, отца-основателя неоконцептуализма в живописи.

Длинноногая протянула вялую ладонь и бросила на меня быстрый взгляд. В ее распутных глазах закатно переливалось пламя огромного красного покрывала на кровати в моей спальне. Мы поняли друг друга без слов. Когда Юрок нажрется и уснет…

— Это ваши полотна? — сдвинув бровки под узеньким лобиком, спросила девица и указала глазами на развешенные по стенам мои давние ученические работы — старательно сделанные копии известных коровинских картин "Зимой" и "На балконе".

Юрок поперхнулся и чуть не выронил стакан из рук.

— Мои, — я горделиво наклонил голову. Ундина посмотрела на меня с восхищением.

— Где ты откопал это сокровище? — тихо спросил я, когда девица, зазывно виляя задом, пошла в туалет.

— Ты не думай, — зашипел Юрок, — она будет на следующей неделе петь в группе "Белки". С продюсером я договорился. Девочка — огонь. Так и рвется в бой. Готова обслужить хоть хор Александрова. Только дай ей покрасоваться на телеэкране. Такие экземпляры остались теперь только на периферии, — произнес он с видом знатока. — Говорит, приехала из города Шугуева. Даже не знаю, есть ли такой город…

— А как у нее с пением?

— Умеет ли она петь? Откуда я знаю… Думаешь, это важно?

— А умеет ли она готовить?

— Готовить? Это еще зачем? — подозрительно посмотрел на меня Юрок.

— Надо же чем-то закусывать. Не век же питаться всухомятку.

Юрок задумался.

— Вспомнил, — он широко раскрыл глаза, — вспомнил, кто-то говорил мне, что она умеет восхитительно жарить колбасу. Да, да, уверен, это будет восхитительно! Обожаю жареную колбасу!

Он, чмокнув, поцеловал кончики пальцев. Для него, не умеющего делать на кухне ничего, кроме варки яиц вкрутую, девица, научившаяся жарить колбасу, находилась на недосягаемой кулинарной вершине.

Как человек не одно десятилетие поживший в этой квартире, я хорошо знаю, что в ней происходит. Мне не надо идти на кухню, чтобы убедиться, что кто-то открыл дверцу шкафа, вынул сковородку и включил плиту.

— Умница! — воскликнул Юрок, почуяв своим толстым носом возбуждающие запахи. — Пошла жарить колбасу. Она, конечно, страшная дура, но дело свое знает… И еще. Скажу тебе по секрету, она умеет…

— Шевелить ушами?