Меморандум

Меня объял горящий огонь, тело жгло, горело и не сгорало, надо мной закружились черные существа, тычущие в мой и без того пылающий в огне череп раскаленные острия длинных пик, орущие нечто ужасное от каждого моего стона и рывка. Не стало времени, я корчился от боли и беспробудной тоски, от абсолютной безнадежности и бессилия, казалось, миллионы лет…Пока на ум не пришли слова из Давидова псалма: «И призови Мя в день скорби твоея, и изму тя, и прославиши Мя» (Пс.49:15).

И призвал…Только не сразу, а через силу, через мощное сопротивление извне, будто мне закрыли рот невидимой рукой, будто грозили уничтожить, сжечь дотла, если я осмелюсь произнести заветные слова. Но мне ничего не оставалось, как из последних сил выдавливать из обожженной глотки «Господи, Ииусе, помилуй мя!» Как только удалось выкрикнуть имя Иисус — тьма разлетелась, сгинула, а я вернулся на белые простыни своего одинокого жилища.

Бросил взгляд на часы: 4-47, значит не миллион лет, а всего-то с полчаса продолжалось мое мучение. Я бросился в ванную, посмотрел на себя в зеркало, уверенный в том, что поседел и весь с головы до ног обожжен — нет, просто помятая похмельная физиономия с растрепанными русыми волосами. А я-то думал, что хороший человек, а оказывается место мне в геенне огненной!.. Всё, иду сдаваться. Это предупреждение последнее.

На следующий день уехал в монастырь, исповедался, отстоял молебен перед образом Пресвятой Богородицы «Неупиваемая Чаша». Затем только на третий день удостоился разговора с начальником монахов, он на меня наложил «вечную епитимию на спиртное» и велел ежемесячно исповедоваться и причащаться, выполнять молитвенное правило и держать посты, среду и пятницу. Игумен монастыря во время прощания посоветовал прибиться к старцу Фоме, мол, у него есть благословение окормлять этих, — он скривился, — ваших, интеллигентов, в общем, — так что к нему, к нему давай, там таких целые штабеля…

Даша нашлась

А Дашу, моего маленького синеглазого ангела, я всё-таки встретил.

Девушка в необычном темном платье длиной до щиколоток сидела на самой дальней скамье на корме и бросала кусочки булки чайкам, что стаей вихрились за кормой катера. Ее тонкая фигурка освещалась рассеянным солнечным светом, серебристыми бликами от воды, да и сама она не смотря на темный цвет одежды словно испускала невидимые лучи света, от чего на меня от неё накатывали волны тепла и покоя. Девушка разглядывала проплывающий справа по борту берег моря с белыми корпусами в кудрявой зелени, поэтому мне так и не удалось увидеть ее лица.

Я любовался спокойным бирюзовым морем, проплывающими зелеными берегами в белых курортных строениях, безмятежным синим небом, круглым оранжевым солнцем, опускающимся к чистому горизонту. Отрывал куски теплого лаваша, бросал за борт, наблюдая за пикирующими к воде чайками. После недельного шторма с проливным дождем пришел покой, благоухающий душистыми ароматами южных растений, разбавленных запахом специй и шашлычного дымка.

Мой друг Юра Исаев дремал в обнимку с трехлитровым баллоном домашнего вина, на его лице застыла улыбка объевшегося поросенка — мы очень тщательно прошлись по Ялтинскому рынку, не упуская возможности попробовать всё, что нам предлагали загорелые шумные дамочки. Наверное, также сытно дремал бы и я, если бы не охватившее меня легкое загадочное волнение, причин которому я пока не видел. Впрочем уже видел, но пока не осознавал.

Девушка, завершив процесс кормления белокрылых морских попрошаек, скользнув безмятежным взором по берегу, небу и горизонту, сгорбилась и стала похожа на больную. Темная, почти что траурная одежда, руки, обхватившие живот, склоненная голова — я видел это боковым зрением, но так и не оглянулся. С меня достаточно было своих забот: пьяный Юрка того и гляди свалится за борт, крикливые чайки, устроившие морской бой за кусок хлеба, шальной разворот катера на швартовку. Как только матрос накинул толстый швартовый канат на чугунный кнехт, притянул судно к пирсу, сдвинул трап на асфальт — девушка в темном платье первой покинула катер и мгновенно растворилась в пестрой толпе пассажиров. А мне было уже не до нее: обмякшего Юрку на себя еще взваливать, тащить на спине, как мешок с костями, и постараться без приключений добраться до временного пристанища.

Видел я загадочную девушку еще раз. Правда, издалека, натужно разжевывая резиновый шашлык из горьковатой вчерашней баранины, слушая Юркины истории, которыми он меня непрестанно развлекал. У самой кромки спокойной воды, по щиколотку в морской пене, девушка в просторном серо-голубом платье играла с маленькой девочкой, явно не своей: они держались чуть скованно, как чужие, едва касаясь друг друга кончиками пальцев, оглядываясь на компанию раздетых, дочерна загорелых толстяков, устроивших себе ужин на природе. От игравшей парочки, такой нездешней, не похожей на других, исходил лучик света, согревающий, спокойный.