Мемуарная проза

Хоть сто мозолей — трех веков не скроешь!Рук не исправишь — топором рубя!О, сокровеннейшее из сокровищ:Порода! — узнаю тебя.Как ни коптись над черной сковородкой —Все вкруг тебя твоих Версалей — тишь.Нет, самою косой косовороткойТы шеи не укоротишь!Над снежной грудой иль над трубной сажейДругой согбен — все ж гордая спина!

Не окриком, — все той же барской блажьюТебе работа задана.Выменивай по нищему АрбатуДрянную сельдь на пачку папирос —Все равенство нарушит — нос горбатый:Ты — горбонос, а он — курнос.Но если вдруг, утомлено получкой,Тебе дитя цветок протянет — в дань,Ты так же поцелуешь эту ручку,Как некогда — царицы длань.

(Один из слушателей, тогда же: «Что это значит: утомлено получкой?» — «Когда человек, продавщик, устает получать. (Непонимающие глаза.) Устает получать деньги, ну — продавать устает». — «Разве это бывает?» (Я, резво:) «Еще как. Вот с Львом Толстым случилось: устал получать доходы с Ясной Поляны и за сочинения графа Л. Н. Толстого — и вышел в поле». — «Но это — исключительный случай, гений, у вас же рэчь (мой собеседник — поляк) — о „дитя“». — «Мое дитя — женщина, а получать ведь вопрос терпенья, а женщины еще более терпеливы, чем гении. Вот мое „дитя“ сразу и подарило розу Стаховичу…»)

Второе:

Не от запертых на семь замков пекаренИ не от заледенелых печек —Барским шагом, распрямляя плечи,Ты сошел в могилу, русский барин.Старый мир пылал — судьба свершалась.«Дворянин, дорогу — дровосеку!»Чернь цвела, а вблизь тебя дышалосьВоздухом Осьмнадцатого века.

И пока, с дворцов срывая крыши,Чернь рвалась к добыче вожделенной —Вы «bon ton, maintien, tenue» мальчишекОбучали — под разгром вселенной.Вы не вышли к черни с хлебом-солью,И скрестились — от дворянской скуки! —В черном царстве трудовых мозолейВаши восхитительные руки.[175]

__________

(Не мне презирать мозоли — тогда бы я должна была презирать себя первую — но тогда эти мозоли были в любовь навязаны и вменены в обязанность. Отсюда и ненависть.)

Прибавлю еще, что Сонечка со Стаховичем были в одной студии — Второй, где шли и Сонечкины «Белые ночи» с единственным действующим лицом — Сонечкой, и «Зеленое кольцо» с единственным действующим лицом — Стаховичем (кольцо — молодежь).

__________

Вот об этих-то lecons «bon ton, maintien, tenue» Сонечка мне и рассказывала, говоря о своих тупоносых башмаках.

— Это был такой стыд, Марина! Каждый раз сгорала! Он, например, объясняет, как женщине нужно кланяться, подавать руку, отпускать человека или, наоборот, принимать.

«Поняли? Ну, пусть кто-нибудь покажет. Никто не может? Ну, вы — Голлидэй, Соня».

И выхожу, Марина, сгорая со стыда за свои грубые низкие ужасные башмаки с бычьими мордами. В таких башмаках проходить через весь зал — перед ним, танцевавшим на всех придворных балах мира, привыкшим к таким уж туфелькам… ножкам…

О ножки, ножки, где вы ныне,Где мнете вешние цветы?

Но выхожу, Марина, потому что другому некому, потому что другие — еще хуже, не хуже одеты, а… ну, еще меньше умеют… дать руку, отпустить гостя. О, как я бы все это умела, Марина, — если бы не башмаки! Как я все это глубоко, глубоко, отродясь все умею, знаю! Как все — сразу — узнаю!

И он всегда меня хвалил, — может быть, чтобы утешить меня в этих ужасных башмаках? — «Так, так, именно — так…» — и никогда на них не смотрел, точно и не видел, как они меня — жгут. И я не глядела, я ведь только до боялась, до того, как он скажет: «Ну, вы — Голлидэй, Соня!» А когда уже сказал — конечно, я свободно шла, я о них и не думала, — о, Марина! я до них ни снисходила.

Но он их — отлично замечал, потому что, когда однажды одна наша ученица пожаловалась, что не умеет, «потому что башмаки тяжелые». — «Какова бы ни была обувь — остается поступь. Посмотрите на Софью Евгеньевну: кто скажет, что у нее на каждой ножке — по пуду железа, как у узника Бонивара?»