Мемуары

А школьное ваше сочинение держалось как раз на той гордой горьковской цитате. (Было начисто забыто, что слова эти говорятся в пьесе "На дне" персонажем, который по роду занятий - карточный шулер; он, возможно, упражнялся в краснобайстве, в искусстве охмурения точно так же, как прежде тренировал пальцы - и примерно в тех же целях… (Учитель не включал в характеристику персонажа этого "компромата", убийственного для красивых его фраз! И для этой, обсуждаемой тут. И для фразы насчет жалости - будто она унижает человека…) Все это так давно ставилось в эпиграфы, так хорошо и привычно писалось плакатным пером - за подписью самого М.Горького, разумеется, - для украшения классов, "ленинских комнат" в казармах, КВЧ в лагерях… В сочинении героические примеры так и теснились, сами напрашивась под летящее ваше перо, и "пятерка"за ту работу перешагнула в аттестат зрелости… И после этого человек не звучит гордо?

Вы ответили? Идите. Второго вопроса вам не задаст мой взыскательный друг. По "закону достаточного основания" не задаст. Звучите как хотите, лопните от гордости, пройдитесь колесом, но на интерес моего друга не рассчитывайте. Его бы воля, он и ваш аттестат зрелости придержал бы: ясно ведь, что и Нового Завета вы толком не прочли… Ступайте же.

Впрочем, вернитесь. Не исключено, что когда-нибудь у вас испортится пищеварение. Или скуксится ваша мужская доблесть, типун мне на язык. Или она останется в норме, а ваша женщина все-таки предпочтет вам другого - бронзового культуриста, например. Или деятеля с внешностью хорька, но с возможностями привозить ей белье и косметику из Парижа.

Или случится совсем другая беда, говорят же в России: от сумы да тюрьмы… - посадят вас, не дай Бог, за решетку. По ошибке, конечно. Смешное предположение, натянутое, но включим фантазию: вы в роли зэка! Поясной ремень и шнурки от ботинок у вас отобрали, спадающие брюки надо руками поддерживать, следователь - чудовище: к вашей искренности, к здравому смыслу глух, как пень, клеит вам чью-то чужую вину, пользуясь сволочным стечением обстоятельств… И вот, представьте, снова звучит вопросик моего друга: гордо ли звучит человек?

Помогут ли вам теперь высокие, духоподъемные примеры из школьного сочинения? Джордано Бруно? Желябов и Перовская? Тарас Бульба и сын его, былинный Остап? Революционеры из книжек для юношества, молча выносившие пытки, от которых и манекен запел бы арию из "Аиды"?

Мой друг размышлял об этом в такой же камере, положив руки поверх казенного одеяла, и вертухай в неслышных валенках инспектировал его через глазок. Двенадцать лет тюрьмы, этапов, лагерей и ссылки отчеканили другу моему особую философию. Она не решает вопроса о том, что первично - материя или дух, яйцо или курица. Философия эта вообще не трогает проблем, которыми обычно занимаются, лишь плотно покушавши. Она исходит из того факта, что плотно покушать удается не всегда и что теплый гальюн не всегда рядышком. Она может пригодиться людям, у которых иногда болят зубы, а иногда кружится голова.

Счастливчиков она не третирует, - просто не помышляет им пригодиться! И отказывается рассматривать как слабаков и аутсайдеров всех, кто ездит не на "крутых" иномарках, кто отдыхает не во Флориде и не на Канарах; дело в том, что ей многое известно о легкости перескоков из категории удачников в другую. Так что служит она всем, пожалуй, кроме снобов. В основном - людям, которые, собираясь в дорогу, кладут в чемодан туалетные принадлежности, тапочки, бритву, белье, аспирин - и только потом томик Эдгара По или Ивлина Во, а никак не наоборот. Я прошу читателя быть точным: вам не нужно облегчать багаж за счет облюбованной книги, - важно лишь не выпендриваться. Это специально оговорено в философии моего друга.

Вот разве что сочинения "чистых" романтиков и творцов законченных "систем" брать с собою не стоит. И еще - профессиональных политиков труды. Если же вы не хотите с ними расстаться - значит, вы едете не в ту сторону.

2.

Ах, эта самоуверенность моего друга, эта запальчивая категоричность тех потсулатов, которые он вывел сам! Никогда не забуду его единоборства с Хемингуэем. Рискуя быть придавленным его авторитетом, этой тяжеленной плитой, которую подпирали в то время все интеллигенты СССР, мой друг одиноко и мужественно не любил Хэмингуэя. Впрочем, не книги его - не мог он не ощущать силы "Фиесты" или "Старика и моря", - а не любил культа этого, моды этой. И расстреливал эту мишень не из главного калибра, а дробью юмора, иронии, подначки. Чтобы чувствительно было не самому бородачу, никогда о том не узнавшему, а нашим литературным мальчикам, охмуренным "мускулатурой стиля" и теорией "айсберга".

- Неохота мне нырять, - говорил мой друг, - и ощупывать подводную часть этого "айсберга"! Это отнимает кучу времени, и потом, я не так хорошо плаваю…