Мемуары

 Я на собственном опыте убедился, что все разговоры о медлительности и неповоротливости черепах – это пустые разговоры, и не более того: черепаха Мурка рассекала по дачному участку, выставив вперёд голову, словно маленький танк – и не было никакой возможности уследить за её перемещениями! Поначалу, к задней лапе черепахи привязывали нитку, чтобы можно было найти её в траве – но нитка рвалась, и тогда к черепашьей лапе стали привязывать бечевку. Мурка перекусывала бечевку и уходила в садово-огородные дебри. Тогда было решено построить для черепахи загон из вбитых в землю колышков – но свободолюбивая Мурка перелезала через ограду, или просто разрушала загон, раздвигая лапами частокол, или подрывая колья – и снова уходила на дачные просторы. Тогда на черепаху просто махнули рукой – тем более, что вырвавшуюся на свободу беглянку находили, как правило, на одних и тех же местах: она либо выпалывала салатные грядки, либо шуршала в кустах клубники, лакомясь ягодами – к величайшему неудовольствию бабушки. Самым же забавным было то, что, оказавшись предоставленной сама себе, черепаха Мурка не только не терялась – каждый вечер с заходом солнца она приползала к крыльцу дачного дома и терпеливо ждала, пока кто-то из нас обратит на неё внимание и внесёт на веранду, где у неё был свой любимый угол под старинным буфетом. Черепаха прожила у нас до 1989 года – до того момента, когда я окончил школу и поступил в университет – и летом восемьдесят девятого тихо уснула на своей любимой дачной грядке.

 *   *   *   *   *

 Однажды мы с мамой затеяли капитальную чистку дачного сарая. Геракл со своими авгиевыми конюшнями по сравнению с нами выглядит полнейшим туристом: вместительная кладовка, построенная ещё в середине 50-х годов,  не разбиралась ни разу. Целый день мы извлекали на свет Божий всё то, что оседало в её необъятных недрах на протяжении трёх с половиной десятилетий: чемоданы с вещами покойной прабабушки, дедушкиной матери, которые были свезены сюда после её смерти, да так и не разбирались; огромные пачки старых журналов - "Огонёк", "Смена", "Советский Экран", "Наука и Жизнь", дедовский "Вестник материально-технического снабжения", мамину "Юность", мои любимые "Вокруг Света" и "Крокодил"... Какие-то старые сапоги и ботинки, патефон (тот самый, который я потом увёз с дачи, и который теперь стоит у меня в квартире), радиоприёмники в фанерных корпусах, какие-то резные фрагменты старой мебели, какие-то банки с засохшей краской, какие-то автомобильные детали и железяки вовсе уж непонятного назначения...

  Неожиданно наше внимание привлекла большая автомобильная канистра.  Вроде бы, ничего особенного в ней не было: канистра, как канистра, с рёбрами жесткости по бокам, крашенная черной краской и немного поржавевшая... Только вот на боках у неё имелись вот такие надписи:

   Das Benzin. Die Wehrmacht, 1942.

  Заинтригованные, мы с мамой отправились к деду за разъяснениями.

  - Немецкая канистра? - усмехнулся дед, - а что такого? Вы разве не обращали внимание на то, что по всему дачному посёлку на летних душевых кабинах стоят канистры и бочки с такой же маркировкой? Посёлок начали строить в 1956 году, а этого трофейного добра в стране тогда было - завались! Ведь тот же нефтехимический комбинат в Ангарск тоже из Германии по репарации привезли, смонтировали и запустили!... Ну, и ёмкости под горючее, надо полагать, тогда же сюда и попали. А к середине 50-х их списали - вот дачники их и растащили... Ничего удивительного. 

  Действительно, тут я вспомнил, что на каждом втором участке на душевых кабинках эти бочки с иностранными надписями стоят - только прежде мне и в голову не приходило разобрать, что там на них написано. А мама смеётся и говорит:

  - Вот пройдёт лет триста, от посёлка уже ничего и не останется - а археологи обнаружат здесь, на берегу Байкала, эти трофейные бочки, и будут голову ломать... А может быть, решат даже, что на самом деле Восточная Сибирь была в зоне немецкой оккупации...

  Но я возвращаюсь к нашим раскопкам в дачной кладовке. Среди прочего хлама, который был извлечен нами на свет Божий, на лужайке образовалась достаточно внушительная толпа пустых бутылок - что-то, под сотню. Вроде, и не было в семье пьяниц, а за тридцать с хвостиком лет собралась внушительная коллекция - и то верно: если за три-четыре летних месяца здесь выпивалось за семейным столом две-три бутылки вина или коньяка (так получилось, что водку в семье никто и не уважал), а потом пустая посуда оседала в кладовке в надежде использовать её в каких-нибудь хозяйственных целях, то иначе и случиться не могло.

  - Что же нам со всей этой стеклотарой делать теперь?... - вздыхала мама, - слушай, а давай отклеим все эти этикетки! - обратилась она ко мне.

  - Зачем? - спрашиваю.

  - Увидишь! - говорит мама, - а пока - стаскивай-ка их в бочку, и заливай водой!

  Мама, конечно же, тогда отчудила: отмоченные от бутылок этикетки она сперва высушила, а затем обклеила ими стены дачной уборной. Я прошу прощения у читателей, но - что было, то было, а из песни слова не выкинешь...